Московский фонд «Наследие Евразии» завершил исследование ситуации с русским языком, проведенное в 12 странах. С казахстанской стороны в работе участвовал Центр социальных и политических исследований «Стратегия». Его директор, Гульмира Илеуова, считает, что результаты исследования стали во многом неожиданными для казахстанских экспертов.

– Гульмира, исследование состояния русского языка проводилось во всех постсоветских странах, кроме Туркмении и Узбекистана. Какова общая картина по региону?

– Да, исследования проводились практически на всем постсоветском пространстве, как это обычно бывает в рамках проектов фонда «Наследие Евразии». Только в данном случае, по понятным причинам, была исключена Россия. Важно отметить, что это был не набор самостоятельных проектов, а единое исследование, с единой методикой, одинаковыми вопросами для всех стран. Поэтому какие-то страновые нюансы приносились в жертву унификации, без которой невозможно получение общей картины по региону.

Все евразийские страны разделились на две группы, в которых ситуация различается радикально – в одной русский представлен очень широко, он практически второй родной для большинства жителей, а в другой группе стран он почти не употребляется. Основная причина такого разделения, на мой взгляд, лежит в размерах русскоязычной общины в каждой конкретной стране.

Украина, Белоруссия и Казахстан – это практически русско-язычные страны именно из-за того, что в них значительную долю населения составляют этнические русские или люди, которых принято называть русскоязычными.

В других странах русский используется в значительно меньшей степени. Впрочем, среди них можно выделить в качестве отдельной подгруппы страны, где жители стремятся к изучению русского языка – это Армения, Таджикистан, Киргизия. Здесь уже в пользу русского языка действуют не демографические, а экономические факторы. Эти три страны – экономические партнеры России, а экспорт рабочей силы из Таджикистана и Киргизии в Россию (и русскоязычный Казахстан) делает знание русского языка привлекательным в глазах таджиков и киргизов.

Практика функционирования русского языка не ограничивается его использованием как средства общения в быту или профессиональной сфере. В каждой стране существует еще медиапространство, и в рамках исследования ставилась задача выяснить, какое место русский язык занимает в информационном поле. Как часто люди смотрят телепередачи, читают газеты и книги на русском языке. Этот информационный фактор, как показали наши исследования, очень важен для Казахстана.

– А прослеживаются какие-то тенденции? Что можно сказать о перспективах русского языка в Евразии?

– Я думаю, что ответы на вопрос «говорят ли ваши дети, ваши внуки на русском» или «хотите ли вы развивать свой русский язык» как раз и показывают, какое будущее у русского языка. Есть страны, которые экономически ориентированы на Россию, например Таджикистан, там родители хотели бы увеличить объемы преподавания русского языка в школе. А в тех странах, которые не связывают свое будущее с Россией, там, кстати, и русскоязычная община обычно немногочисленна, у населения нет стремления к изучению русского языка. Те страны, которые ориентированы на Европу, на Запад, вводят в качестве основного иностранного языка в школах английский.

А цивилизационная общность, единство культурно-исторического пространства, на которые часто ссылаются политики, играют все меньшую роль по сравнению с экономической целесообразностью. И эта тенденция, судя по всему, сохранится.

– По мере превращения России в энергетическую сверхдержаву в политическом дискурсе безопасность обыкновенную заменила безопасность энергетическая. Вот так и образование скоро сменится на энергетическое образование. А культура – на энергетическую культуру. Что думают в России про преподавание русского языка в современных условиях?

– Россияне сейчас работают в двух направлениях: преподавание русского как иностранного языка – в этом их школа преуспела еще в советское время, и преподавание русского как неродного – а это не то же самое, что иностранный, на нашем казахстанском примере это хорошо видно. Так вот, с этим у них есть определенные проблемы…

Ведь в Советском Союзе было в основном просто преподавание на русском языке, а не преподавание русского языка. А сегодня форма подачи русского как неродного, но не иностранного языка стала актуальной на постсоветском пространстве.

Интересно, что на конференции представители разных стран отмечали, что сложность языка как такового, то есть сложность овладения языком не стоит среди проблем, препятствующих его распространению. Все преграды носят социально-политический характер.

– Давайте перейдем к Казахстану. Диаспора русскоязычных, включающая русских, украинцев, немцев, корейцев и других, остается довольно большой, хотя ее доля постоянно сокращается. При этом, как мне кажется, область применения русского языка по-прежнему остается очень широкой. Что показали ваши опросы?

– Вы знаете, чтобы более-менее ответственно говорить о динамике любых процессов, как демографических, так и языковых, требуется постоянный мониторинг ситуации. Нужны регулярные замеры, на сравнительный анализ которых можно опираться. И следует признать, что Казахстан в этом смысле отстает от прочих постсоветских стран, включая страны Балтии. Собственно, у нас такой мониторинг на постоянной основе просто не ведется. В ходе интерпретации результатов исследования у нас возникло много вопросов, ответ на которые можно получить лишь благодаря дополнительной работе.

Можно уверенно сказать, что использование казахского и русского языков меняется в зависимости от сферы общения. По мере ее усложнения казахский язык вытесняется русским. Так, казахи в семье общаются преимущественно на родном языке. В кругу друзей и знакомых растет использование русского – отчасти из-за того, что в этот круг входят люди, не владеющие казахским, отчасти из-за расширения круга тем для общения. Наконец, на работе использование казахского падает до минимальной отметки – видимо, в силу того что сфера общения становится все более профессионально ориентированной. Потому что в сфере получения специальной информации – профессиональной, социально-политической, культурной, любой, выходящей за семейно-кухонные рамки – русский язык доминирует.

В ходе работы я поняла, что наше общество интересует не ситуация с русским самим по себе или с казахским отдельно взятым. Людей волнует ситуация билингвизма, взаимосвязанность языков.

– А как эта ситуация соотносится с идеей президента Назарбаева о трехязычии – чтобы граждане Казахстана знали и использовали казахский, русский и английский? Оставим в стороне то, что большинство русских не знают казахский. Но, как я вижу из вашего отчета, большинство казахов считают, что хорошо знают русский. Смогут ли они добавить к этому знание английского?

– Для определенной части нашей элиты триязычие – это реальность. Просто к той картине, которую мы получили, надо добавить встречу с зарубежными партнерами, получение информации из англоязычных источников. То есть английский входит в жизнь казаха по той же схеме, что и русский. Но на все общество это проецировать еще слишком рано. Да и ресурсов, обеспечивающих, как сказали бы маркетологи, продвижение английского языка, пока не слишком много.

И сейчас можно говорить лишь о возможности замещения русского как «окна в мир» английским языком. Так вот, у нас этого не происходит. Но вот в Прибалтике английский серьезно потеснил русский язык, особенно среди молодежи. В прочих странах, где русский изучается наравне с английским – в Азербайджане, например, как иностранный, позиции у них примерно равные.

У нас реально есть три группы людей: те, кто говорит на казахском и русском, и те, кто только на казахском или только на русском. Только на казахском – в аулах. Там русский просто не нужен. Население – казахи. Информационное поле формируется на 90% с участием казахского языка. Один-два телеканала, одна-две газеты.

На русском, а также на двух попеременно говорят в городе. Русский язык часто оказывается незаменим при общении с коллегами по работе. Вся деловая и профессиональная информация идет на русском языке. Поэтому все, кто работает, поддерживают и будут поддерживать ситуацию билингвизма. До тех пор, возможно, пока не изменится ситуация с казахским языком, с уровнем его развития. Ведь до сих пор вопрос о современности казахского языка не поставлен остро. Какой язык сегодня продвигают? Это кухонный вариант, не современный. Если человеку нужна современная информация, и он не находит ее на казахском, но находит на русском, то каким бы патриотом он ни был, он выберет русский.

– Почти как в нашей экономике – почему нет диверсификации? Потому что внешние рынки от нас требуют не полипропилена, а сырой нефти.

– Да, слаборазвитый язык – это в чем-то и отражение, и следствие слаборазвитой экономики. Упрощая, можно сказать, если в стране занимаются сборкой автомобилей, то в языке нужны названия для ее деталей. Если машину не собирают, а привозят в готовом виде, то эти названия просто не нужны. Достаточно одного слова – «машина».

Поскольку в качестве носителя информации казахский конкурирует с русским языком, надо подчеркнуть, что требуется не просто его развитие, а ускоренное развитие. Показательно, что на конференции в Москве Елена Яценко, президент фонда «Наследие Евразии», заявила о необходимости позиционирования русского языка на постсоветском пространстве с опорой не на советское прошлое, а на возможности русского языка как современного средства коммуникации, открывающего перед молодыми людьми широкие возможности для карьеры и собственного развития.

– Гульмира, в вашем отчете вы описали ситуацию в стране как сравнительно ровную. Но какие-то социальные группы все же чем-то выделяются? Что вам еще показалось важным и интересным?

– Вот эта однородность результатов и является, на мой взгляд, самым удивительным. Отношение к русскому в целом одинаково позитивное у городских жителей и у сельских, у молодых людей и у их отцов. То есть социальные различия в данном случае не отражаются на их позиции. Разумеется, обнаружились и довольно неожиданные отклонения от средних по стране. Например, если взять профессиональный разрез, то мы увидим, что наши госслужащие не знают казахский язык и не стремятся его знать. И это в условиях, когда закон просто требует знания госязыка. Но он не выступает носителем информации – отсюда и отношение к нему.

Возьмем возрастной разрез. Я предполагала, что в связи с той политикой, которая проводилась у нас все последние годы, казахский больше используется в молодежной среде, чем среди людей старшего возраста. Люди выросли в стране, где казахский был государственным, многие получили образование на нем. Каково же было мое удивление, когда я обнаружила, что результаты примерно одинаковы во всех возрастных группах.

Единственное, что можно отметить – чем старше люди, тем чаще они используют казахский для общения. «65 лет и старше» – это как раз та группа, которая в наименьшей степени была подвержена воздействию русского языка, меньше была вовлечена в обучение на русском.

И еще выделилась группа «45–54 года». Она демонстрирует самые низкие показатели использования казахского языка. Везде – и на работе, и дома. И она выступает самым последовательным сторонником русского языка в Казахстане. Это тоже легко объяснимо. Молодость и начало работы у этих людей совпало с «расцветом социализма» в СССР. И они есть самый явный продукт той политики интернационализма, которая проводилась в то время.

В остальном же различий между возрастными группами нет. Ну еще молодежь меньше читает книг и газет, но чаще смотрит телевизор, а люди старшего возраста – наоборот.

Была также предпринята попытка оценить миграционный потенциал. Результаты показывают, что он очень низок (сравнительно с 90−ми годами) – только 10% желают переехать в Россию, всего один процент принял решение о переезде. А вот дать своим детям образование в России хотят многие – 18%, столько же людей ориентировано на учебу в Европе, в США – 14%.

– Языковая тема в нашей стране становится все более политизированной. Как вы считаете, для этого есть основания?

– Исходя из результатов исследования, невозможно увидеть какой-то конфликтный потенциал, заложенный в сильных позициях русского языка. Большинство согласно с тем, что русский должен оставаться языком межнационального общения. Хотя стоит заметить, что какого-либо специального статуса у русского языка в Казахстане просто нет. Многие приветствовали бы поддержку русского языка со стороны России. Даже среди казахов 32% – за расширение изучения русского языка. За сокращение – всего 8%. А 33% опрошенных выступают за то, чтобы сделать его вторым государственным языком.

Поэтому можно прийти к выводу, что за заявлениями наших национал-патриотов, требующих принудительного ограничения использования русского языка, общественных ожиданий не стоит. И выступают они непонятно от чьего имени.

Но надо учитывать, что социальный протест может быть порожден какими-то иными причинами, не обязательно ситуацией в языковой сфере. А политики, улавливающие этот протест, просто транслируют его через языковую проблему, которая выступает своего рода символом-заместителем.

2007 год у нас в Казахстане раскачал обсуждение тем национальных, этнических, в том числе и благодаря предвыборной кампании. И очень четко видно, как болезненно люди стали реагировать на все это. И как легко их чувства могут быть задеты через язык, через гражданство, через варианты самоназвания – казахстанец или казах. И я думаю, что идея триязычия выдвинута в противовес набирающей популярность другой идее – создать для всех, кто не знает казахский, настолько невыносимые условия, чтобы у них не осталось другого пути, кроме как выучить его. Это относится и к русским, и к казахам, не знающим родного языка.

Возможно, что у людей нарастает неудовлетворенность, и появляется обида, что за 16 лет ничего не сделано для развития казахского языка. Но если раньше о силовом решении языкового вопроса стеснялись говорить, то сегодня эта точка зрения стала настолько популярной, что об этом в открытую заявляют повсюду. С другой стороны, нет четкого понимания этапности процесса, того, что результат, по которому должна оцениваться работа по развитию казахского – это не рапорты о переводе делопроизводства на казахский язык.

Немаловажно и то, что когда идет дискуссия о языках, то люди фактически не имеют иных аргументов, кроме своих личных ощущений, своего опыта. Но они предпочитают говорить не «мне кажется», а «все мы знаем». На чем основано это знание, непонятно. Очевидно, что языковая ситуация, которая требует повышенного внимания, в том числе и в силу растущей политизации этого вопроса, у нас вообще не исследуется. На конференции в Москве мне было обидно, что я оказалась едва ли не единственным человеком, который не ссылался на данные из каких-то дополнительных исследований, проводившихся в Казахстане. Они просто не проводятся. А эксперты из других стран ссылались на результаты многолетнего мониторинга, они видели ситуацию в динамике. Все эти исследования – очень дорогостоящие, они не могут проводиться без привлечения государственных денег, без госзаказа. Наше исследование оплачивала Москва. А у Астаны интерес к социологическим замерам, к социальному самочувствию населения просыпается лишь накануне выборов.