1. ЯЗЫК КАК НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕЯ
    
     И сегодня, на 13-м году независимости страны, очень много дискуссий вокруг государственного языка. Казахстан обрел независимость, канул в Лету всесильный идеологический диктат Москвы, статус казахского как единственного государственного языка закреплен в Основном законе страны, из года в год растет количество казахскоязычных школ и СМИ. Вроде бы пришло время для успокоения. Газеты не только по-прежнему пестрят публикациями на языковую тему, они, напротив, приобретают особый размах, и не без основания.
     Язык во все времена был главной составляющей национальной идеи и основой государственной идеологии. За примером далеко не надо ходить. Вспомним главного языковеда Страны Советов академика В.В. Виноградова, который говорил: "Русский язык является не только родным языком русской нации, но и общим языком для народов и народностей, которые входят в состав великого Советского государства. Ему принадлежит великая объединяющая роль. У всех народов Советского Союза - общее дело, общие задачи. В новой государственной обстановке русский язык выполняет ответственную миссию идеологического руководителя".
     Но не прошло и 50 лет, как с распадом социалистической системы и роспуском Советского Союза начался и процесс дерусификации планеты. Победоносное шествие русского языка, который успел распространиться на гигантской территории от златой Праги до Пхеньяна и которому лингвисты всерьез прочили место величайшего среди мировых языков, было остановлено. Из некогда успешно заселенных ареалов его начали оттеснять с гораздо большей скоростью, чем он когда-то был навязан братским по идеологическим критериям народам.
     Инициаторами процесса явились освободившиеся от коммунистического ига народы и страны Восточной и Средней Европы: сначала резкое сокращение преподавания русского языка предприняли немцы, чехи, словаки, венгры и словенцы. А затем за дело взялись и братья-славяне, и вот за какие-то 10-15 лет в их странах выросло новое поколение, которое относится к русскому языку как к равному среди равных, но уж никак не к первому над всеми. В дальнейшем этот процесс был подхвачен в постсоветской Балтии, где сегодня многие эстонские, латышские, литовские дети, родившиеся начиная с 80-90-х годов, совершенно не знают и, будем честны, даже не хотят знать русского языка. Не так давно осуществленный в Латвии перевод на латышский язык преподавания не менее 60 процентов учебных дисциплин в русских школах республики объективно свидетельствует о том, что проблема фактического функционального неравенства языков ощущается в этой стране по-прежнему остро. Идея лингвистического паритета и нейтрализации монопольного положения русского языка не обошла и тех, кто издавна и по сей день разговаривает на русском с порой режущим слух акцентом: грузины, армяне и азербайджанцы также существенно сократили, а местами и вовсе прекратили в своих школах преподавание русского языка.
     В школах Молдовы русский язык исключен из учебной программы разом и без особых церемоний. Даже издревле самые близкие и единокровные по отношению к русским украинцы и белорусы в своих государствах возвели в категорический императив, прежде всего, возрождение и развитие родного - национального языка. О том, что, защищая "рідну мову", отчаявшиеся люди готовы на крайности, говорит нашумевший случай: посетители одного из киевских кафе устроили в заведении разгром из-за того, что там звучала русская музыка, и разгоревшийся было конфликт на этнической почве удалось погасить с трудом.
     На фоне перечисленных фактов и тенденций мы можем констатировать, что у нас в Казахстане общественно-политический диалог по проблемам языкового развития протекает куда более цивилизованно, взвешенно, гибко, мягко и планомерно.
     Но так ли уж беспроблемна языковая ситуация в Республике Казахстан? И так уж ли радостны перспективы, если прогнозировать будущие состояния, отталкиваясь от нашего нынешнего социально-лингвистического status quo? Несколько отсрочим ответы на эти вопросы и вновь обратимся к мировой истории и практике.
     Советский Союз не зря окрестили последней в истории империей. Причины и факторы ее бесславного конца были заложены, а точнее "запрограммированы", в самой модели той общественно-политической системы. И еще задолго до 1991 года, примерно с середины XX века, социологи, если не советские, то зарубежные, прогнозировали более чем близкие к реальному исходу сценарии развития лингвопо-литических событий. Потому что на тот момент у них уже имелись вполне очевидные причины неминуемого распада империй и сложившегося в процессе деколонизации характера дальнейших взаимоотношений между бывшими метрополиями и колониями. Самые яркие и хрестоматийные тому примеры — факты небывалого свертывания, редукции, отката и сокращения жизненного пространства английского, французского, испанского языков, безраздельное владычество которых на колонизированных в течение веков землях до поры казалось незыблемым, необратимым и бесспорным.
     Истории колониализма известен универсальный поведенческий и управленческий код: чтобы упрочить свою власть над завоеванными народами, колонизаторы основательно берутся за две вещи, первая из которых — религия, вторая — язык. Вновь присоединенную землю наводняют миссионеры, которые сначала отвращают туземное население от традиционной веры, а затем аборигенов методично разлучают с родным языком. Таковы два первых приема по превращению в манкуртов как отдельно взятых индивидов, так и целых этносов. Таков и парадокс истории, что, когда народы рвут цепи рабства и поднимаются на борьбу за независимость, главными ее
     мотивами и девизами выступают именно вера и язык.
     Другая типологическая закономерность заключается в том, что как только народы добиваются независимости, они первым делом стремятся поскорее избавиться от всех и всяческих атрибутов позорного колониального прошлого и восстановить свою, в той или иной степени и на тот или иной взгляд, утерянную национальную идентичность.
     История человечества извечно и на бесчисленном множестве примеров доказывает, что язык — это не только и не просто основное орудие коммуникации, но и мощнейшее оружие политического, экономического, социального принуждения и подчинения. В свое время Великобритания утвердила господство английского языка в своих многочисленных колониях, Франция — французского в африканских владениях, Испания — испанского в Южной Америке, не зря прозванной Латинской, Португалия — португальского в южноамериканских (Бразилия) и африканских (Ангола, Мозамбик) колониях, и даже десятимиллионные Нидерланды — всесилие голландского в "великанской" по численности Индонезии, превосходящей метрополию по народонаселению в двадцать раз.
     После второй мировой войны в большей части мира развернулся глобальный процесс деколонизации: в освобождающихся и новообразующихся странах великие мировые языки (романские и германские) по исторически сопоставимым масштабам едва ли не в одночасье растеряли свои сильные позиции, которые им удавалось удерживать там на протяжении сотен прежних лет. Приняв на вооружение коренящиеся на Западе стандарты социально-экономической модернизации, развивающиеся страны, однако, не стали этого делать в сфере лингвистической: как бы совершенны, функционально развиты и распространены в мире ни были языки бывших поработителей, освободившиеся народы начали медленно, но верно вытеснять их из культурной жизни своих государств и обществ. Культурологи объясняют это двояко: с одной стороны, бытует представление, что как бы богат ни был привнесенный и навязанный извне язык, для нас это чуждое явление — язык захватчиков и эксплуататоров; с другой — имеет место твердая убежденность в том, что "отныне и впредь мы не "туземцы" и "инородцы", как нас представляли колонизаторы, а самодостаточная нация со своим языком, верой, историей, культурой, лицом и достоинством, и потому в условиях независимости мы делаем ставку на родной язык и намерены развивать его".
     Мудрость политиков никогда не ошибалась в том, что путь к сердцу народа, веками терпевшего унижения и оскорбления, лежит через его родной язык, через чуткий, уважительный, честный и ответственный диалог с ним на понятном ему языке его матерей и отцов. Проиллюстрируем это на примере Пакистана — самой крупной мусульманской страны, численность населения которой превышает 150 миллионов человек. Как известно из биографических описаний,основатель этого государства Джинна Мухаммед Али в свою бытность студентом Оксфордского университета совершенно не верил в Бога и даже слыл отчаянным атеистом. Но вернувшись на родину и включившись в борьбу своего народа за национальную независимость, он первым делом совершил покаянный молебен и пал ниц в знак смирения перед всемогуществом Аллаха, объявив себя истинным правоверным. Будучи превосходным знатоком английского языка, он, тем не менее, посвятил себя трудному, но на тот момент популярному поприщу последовательного борца за признание прав и возможностей родного языка — урду. Так, на столпах исконной веры и родного языка Джинна Мухаммед Али получил общенародное признание в качестве национального лидера и поднялся на пьедестал основателя независимого Пакистана. Хотя, если быть правдивым до конца, то поднятый им на щит язык урду — это всего лишь один из диалектов хинди, вобравший в себя большое количество арабских и персидских слов, использующий арабский алфавит вместо деванагари.
     Автор знаменитого политического бестселлера XX века "Сарина", первый президент независимой Индонезии Ахмад Сукарно был чрезвычайно популярен в СССР, поскольку в коммунистической пропаганде его имя активно использовалось как один из символов антиимпериалистической борьбы и пробуждения народов Азии. Так вот, тот самый Сукарно еще в бытность Индонезии голландской колонией, окончив высшее учебное заведение на голландском языке, вместе с тем блестяще овладел и английским. Но в кресло первого президента Индонезии его усадили совсем не эти добродетели, а возглавленная им борьба за конфессиональные и языковые права своего народа. Именно Сукарно наставил на путь ислама современную Индонезию, численность населения которой сегодня превышает 200 миллионов человек.
     И вновь обратимся к объективным фактам и заключениям профессиональных лингвистов, согласно которым так называемый индонезийский язык — это всего лишь продолжение и развитие в Индонезии малайского языка (на котором, кроме Индонезии, говорят в Малайзии, Брунее и Сингапуре). Название "индонезийский язык" вместо "малайский язык" принято в Индонезии на Конгрессе молодежи в 1928 году, а в качестве официального языка и языка межнационального общения Республики Индонезии существует лишь с 1945 года. Но Сукарно понадобилась общая идея, способная всколыхнуть и консолидировать до того разобщенный народ. И, к своей чести, он безошибочно выбрал ее из множества заманчиво витавших в воздухе: ею стала идея духовного освобождения, путь к которому пролегает через возрождение веры и языка. Всенародная любовь к национальному лидеру оставила настолько глубокий след в памяти индонезийцев, что спустя 30 лет на ее волнах к власти была приведена дочь Ахмада Сукарно — нынешний президент Индонезии госпожа Ме-гавати Сукарнопутри. И таких примеров мировая история знает превеликое множество. Каков же логический вывод из этих историко-лингвистических экскурсов?
     Язык, в первую очередь, важнейший и непременный атрибут, отличительный знак, совокупность культурно-исторического опыта конкретной нации, сложный идентификационный символ и источник ее цивилизационного самоопределения.
     Исходя из этой непреложной истины, каждая нация, решившая стать вершительницей своей собственной судьбы, дело защиты и укрепления своей независимости начинает именно с возвышения статуса, престижа и функциональных возможностей родного языка. Об этом свидетельствует как вся прежняя история борьбы народов мира за свою независимость, так и происходящая на наших глазах современная практика развития стран — членов Содружества Независимых Государств.
     Поэтому первостепенное внимание к проблемам языкового развития нации и усовершенствования общественно-языковой практики — верный и бесспорный признак возникновения, становления и развития молодого независимого государства, непременный спутник национальной модернизации, основа национальной идеи и духовного возрождения национальной культуры.
     2. ВОЗРОЖДЕНИЕ ЯЗЫКА-ВОЗРОЖДЕНИЕ НАЦИИ
     Характеризуя нынешнее положение нашего родного языка, мы имеем полное основание отметить, что за годы независимости в Республике Казахстан сделано в этом плане немало. По всей стране открываются школы с казахским языком обучения. В сравнении с ситуацией советских времен это огромный прогресс, если вспомнить, что в результате языковой политики союзного "центра" и местных горе-интернационалистов по искоренению казахскоязычных очагов образования и воспитания к 80-м годам в столице Казахской ССР — городе Алматы оставалась лишь одна-единственная казахская школа № 12. А как можно забыть, что в северных областях республики, не говоря уже о сокращении количества казахских школ, численность самих казахов уменьшилась до 15—20 процентов, и это воспринималось как позитивный фактор дальнейшей интернационализации страны.
     Перелом в столь негативных тенденциях и исправление затяжных диспропорций наметился лишь с обретением независимости и переносом столицы страны в город Астану. Только за годы независимости в Казахстане открыто 727 казахских школ. Если в 1990 году численность детей, обучающихся на казахском языке, составляла 900 тысяч, то в 2003-м этот показатель вырос до 1 миллиона 600 тысяч. Здесь следует уточнить, что численность казахскоязычных казахов увеличилась по простой демографической причине: в городских семьях, в основном представленных русскоязычными казахами, количество детей, как правило, составляет 1—2 ребенка, между тем как ка-захскоязычное население республики количественно поддерживается и увеличивается за счет аульных (сельских) казахов, среди которых многодетность традиционна и по-прежнему высока. Эта тенденция роста продолжается, и в ближайшие десятилетия численность казахскоязычного населения (разрастающегося как за счет казахов, так и за счет неказахов, из года в год все в больших масштабах приобщающихся к казахскому языку) будет увеличиваться. Не учитывать интересы этой прогрессирующей части населения страны невозможно. Поэтому и языковая политика государства должна строиться с учетом этого фактора.
     Более чем бедственным было в советскую эпоху положение казахского языка в стенах высших учебных заведений. Горстка казахских отделений, да и то преимущественно на гуманитарных факультетах, существовала только в двух университетах (в Алматы и Караганде) и некоторых пединститутах, тогда как в подавляющем большинстве вузов преподавание практически всех дисциплин велось на русском языке. Сейчас это кому-то покажется несуразностью, но даже в Алматинском зооветеринарном институте и Казахском сельскохозяйственном институте, куда поступали и откуда по завершении учебы разъезжались по аулам дети чабанов и дехкан, занятия, за редкими исключениями, велись на русском языке!.. Какой же спрос мог быть в таком случае с остальных?!
     Сегодня дела в этой сфере приведены в соответствие с логикой и порядком вещей, налицо прогрессивные изменения, хотя и нерешенных проблем остается немало. Быть может, пока что мобилизованы еще не все ресурсы и возможности. Быть может, мы движемся вперед еще медленно. Но вот что можно констатировать однозначно: решительно отведена и безвозвратно ушла в небытие та угроза, что нависла над казахским языком в 70—80-е годы прошлого, тоталитарного, столетия. В том же, что будущее, которое ожидает наш родной язык, намного светлее его настоящего, у нас сегодня нет и не должно быть никаких сомнений.
     3. ГОСУДАРСТВЕННО-ЯЗЫКОВОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО
     Долгое время мы жили по принципу: сначала — экономика, а потом — духовность. Да, действительно, тогда у нас с правом выбора было не густо. Сейчас экономика возрождается, и строительный бум, охвативший сегодня весь Казахстан, весомое тому подтверждение. А как же обстоит дело с государственно-языковым строительством? Поговорим и об этом.
     В наших средствах массовой информации часто поднимается и довольно жарко обсуждается вопрос о том, что власти предержащие, то есть Администрация Президента, Парламент и Правительство, а за ними и министерства, ведомства и местные исполнительные и представительные органы, не уделяют должного внимания провозглашенному в Конституции и прописанному в законах и правовых актах делу активного внедрения, использования и развития государственного языка в работе органов государственного управления. Критикуют, невзирая на лица. Обсуждают, указывая на преимущества и недостатки, выявляя "плюсы" и "минусы" конкретных должностных лиц.
     Что ж, расчистить авгиевы конюшни копившихся десятилетиями проблем — задача не из легких, и решается она не за один день. Но если истина рождается в споре, а все познается в сравнении, то справедливо и то, что, сопоставительно с прежними периодами, во внедрении государственного (казахского) языка в делопроизводство наблюдается ряд серьезных положительных подвижек. Все верно: перед законом все равны и ответственности за неукоснительное соблюдение законов с государства никто не снимал.
     Пример подает сам Президент. Большинство поручений Главы государства поступает на казахском языке, а в последнее время на документах и материалах, подготовленных на русском, можно увидеть его резолюции и визы, написанные по-казахски... О чем это говорит? О том, что так поступает высшее должностное лицо государства, в совершенстве владеющее казахским и русским языками и согласно духу и букве закона — употреблять наравне государственный и русский языки — профессионально и полнокровно использующее свои лингвистические знания, умения и навыки при исполнении государственных функций. Чем не образец для всеобщего подражания?!
     Все чаще востребованным стал казахский язык в выступлениях депутатов Парламента. Благодаря неизменной и последовательной заботе о государственном языке таких наших депутатов, как Шерхан Муртаза и Фариза Унгар-сынова, из года в год повышается лингвистическая и общефилологическая культура парламентской практики. Более того, свойственное им подвижничество и присущее им искусство действовать и говорить на родном языке значительно расширило круг энтузиастов государственного языка, призвало и подвигло многих министров и всех, кому доводится отчитываться и выступать с трибуны Парламента, пересмотреть свое отношение к собственной лингвистической компетенции и серьезным образом "подтянуть" свой государственный язык. Хотя многие из них изрядно подпортили свои репутации, проголосовав против законодательной инициативы своего коллеги А. Айталы по языковому вопросу.
     Не намерено отставать и Правительство, которое когда-то, в 90-х, спорадически начав разговаривать по-казахски, сегодня имеет в своем багаже вполне зрелый опыт проведения своих заседаний на государственном языке, который часто практиковался в Кабинете бывшего премьер-министра И. Тасмагамбетова. Помнится, в бытность членом Правительства, я также всемерно подвигал своих коллег-министров к тому, чтобы они, пусть ценою ошибок и стыдливого румянца на щеках, старались говорить по-казахски и, уверенные в своих способностях, развивали свою казахскую речь. Ибо для них в тот момент было важно, как говорят в быту, "переломить язык" или, как говорят ученые-лингвопсихологи, перешагнуть психологический барьер — преодолеть боязнь ошибки и страх осуждения. Сегодня же каждый казахстанец имеет возможность наблюдать, что когда-то "грамотно молчащие" и "закрытые" для казахской прессы русскоязычные министры не просто дают на казахском языке телеинтервью, но даже выступают с большими устными докладами, разъяснениями и, ничуть не уклоняясь от вопросов, свободно участвуют в спонтанно возникающих дискуссиях. И это несмотря на то, что многие из них учились в русских школах и в большинстве своем являются выпускниками российских вузов. Впрочем, результат, как говорится, налицо.
     Хотелось бы отметить, что некоторые средства массовой информации вменили себе в привычку по-буквоедски вылавливать из публичной казахской речи членов Правительства всевозможные "перлы" и "ляпы", а потом выставлять их на всеобщее обозрение. По-моему, не стоит судить слишком строго: есть опасность загубить на корню их энтузиазм и волю к языку. От человека, всю прежнюю жизнь мыслившего и изъяснявшегося по-русски, нельзя ни ожидать, ни тем более требовать, чтобы в одно прекрасное утро он проснулся и... заговорил чистейшим литературным языком Абая.
     От добра добра не ищут, природа же добра такова, что оно достигает своей зрелости и совершенства не сразу, а через достаточное время и в необходимые сроки.
     Итак, на вышеприведенных конкретных и вполне живых примерах мы убедились, что, в отличие от властителей советских времен, наши верхи и могут, и хотят, и могут, когда хотят, не просто повернуться лицом к родному языку, но и пойти в политическом авангарде его возрождения и утверждения в качестве государственного. И как тут удержаться от замечания, что все подлинно патриотичное — подлинно демократично.
     Но все ли симпатизируют этому демократическому почину? Вопрос далеко не праздный, если иметь в виду, что, несмотря на все очевидные достижения независимого Казахстана в области национально-языкового, государственно-языкового и культурно-языкового строительства и на в общем-то благоприятную языковую ситуацию в стране, подобно выстрелам из прошлого, здесь и там встречаются рецидивы языкового нигилизма или, точнее, этноязыкового ренегатства, когда тот или иной человек сознательно отказывается от родного языка, разрешая свой выбор в пользу другого, на его субъективный взгляд, "более престижного и перспективного". Нередко при этом страдают несовершеннолетние дети, которым их "продвинутые" родители отказывают в праве самостоятельного выбора языка воспитания, обучения и личностного развития и таким образом отлучают от языка своего этноса. Типичная тому иллюстрация в Казахстане — это когда наделенные кое-какой властью, деньгами и известностью в обществе родители-казахи отдают своих детей в русские, английские и прочие школы. И в своей оправдательной аргументации эти люди зачастую прибегают к огульной клевете на казахскую школу: дескать, и учителя там плохие, и учебников хороших нет, и обеспечение слабое, и контингент нехороший...
     Что здесь сказать, языковой манкуртизм — позорное явление, род нравственного отступничества и духовного пораженчества, характеризующего не столько общество, где оно имеет место быть, сколько конкретных людей, поддавшихся этому соблазну, по сути, эгоистическому и потребительскому.
     Если взять за пример хорошо знакомые мне семьи известных ученых, литераторов и общественных деятелей, чьи дети обучались в казахских школах, и поскольку то были городские школы, они усвоили русский язык не хуже родного. Старшие из этих детей получили образование в университетах США и Европы и в эти дни успешно работают за границей. Немало среди них и тех, кто успел овладеть арабским, персидским и даже японским языками. Стало быть, за гласными и негласными мнениями вроде "в казахских школах дают дурное воспитание и никудышные знания" следует усматривать не больше чем низменные и недалекие попытки их приверженцев оправдать свою собственную узколобость и невежественное малодушие.