Главы из книги Сергея Плахотникова
В издательстве «Меморис» вышла книга Сергея Плахотникова «Африканские хроники», в из которой становится ясно, что будет, если российский школьный учитель окажется в самом сердце африканского континента и станет там работать по специальности. Добрые, ироничные и поучительные записки откроют читателю удивительную страну маленьких африканцев, где есть место не только дружбе и верности, любви и страху, но также охоте, колдовству и даже шистозоматозу. Представляем вашему вниманию несколько историй из 50 притч об Африке.

Предисловие друга
Я рад за читателя, которому только предстоит пережить это удивительное педагогическое приключение, узнать, как мой друг воевал с драконом и учился шептать, плакал вместе с учениками и лихо отплясывал брачный танец в кругу молодых африканских невест, облизывал мел и охотился прямо на уроках. Одним словом, погрузиться в чудесный мир «Африканских хроник», который Сергей создал силой своего воображения, вторя литературной традиции Бюргера и Распе.

Очень рад, что эта книга увидела свет. Искренне надеюсь на то, что, прочитав её, вы обретете новые смыслы своего «африканского существования».

Роман Каменский

* * *

История пятая
ГЛУПЫЙ ВОПРОС
На уроке естествознания возник вопрос, отчего одни люди черные, а другие нет. Вопрос возник не у детей, а у меня. Влекомый дидактическим зудом и широтой взглядов, я хотел успокоить малышей в их «ущербном» положении лекцией про то, что «у Бога все равны».

Начал издалека, от Адама и Евы. А когда дошел до Ноя, один мальчик, кажется его звали Андреа, поднял руку и сказал так: «Когда отца моего деда еще не было, все люди на земле были черными. И был народ, который жил на берегу озера. Озеро было таким чистым, что когда человек входил в него, то его кожа становилась розовой, как кожа птенцов вурунатрана. Многие народы приходили к озеру, купались и уходили в верхние страны. А народ, который жил на берегу озера, был очень вежливым и пропускал всех вперед. Когда же воды в озере почти не стало, вежливый народ вошел в озеро и смог намочить только ступни и ладони».

С ноября по апрель мы перебирались под  рышу нашей ветхой школки

* * *

История десятая
ПРО РОССИЮ
Если в Африке сидят, то сидят в тени деревьев, хотя прохлада под ними весьма относительная. Однажды мы с детьми тоже сидели в тени африканского дерева и говорили о жизни. Когда африканские дети говорят о жизни, они становятся очень серьезными, потому что их жизнь нельзя назвать беспечной. Именно поэтому они любят спрашивать о главном.

— Мистер Чейнчкала, расскажи про свой дом, — попросили они.

— А что вам рассказать?

— Расскажи про еду.

— Еда в России бывает разная. А берут ее из холодильника. Встал человек утром, подошел к холодильнику, достал молоко, мясо, масло, яйцо. Готовит это все и ест.

— А бананы едят в России?

— И бананы едят. Бананы, персики, яблоки, лимоны, апельсины…

— А корни?

— Корней тоже много. Их называют свеклой, картошкой, морковью, редькой, репой…

— А рыбу?

— О, рыбы в России много. И окунь, и карась, и щука… Я, к примеру, люблю шпроты…

Дети внимательно слушали. Тогда Бунта спросил, а в каждом ли доме есть холодильник. Я сказал, что в каждом, что в Росси нет такого дома, в котором не было бы холодильника. Дети понимающе кивнули. «Когда поедешь в Россию, пришли нам холодильник», — попросил Бунта. — «Нам хватит одного на всю деревню».

После этого разговора я очень аккуратно стал рассказывать африканским детям про Россию, больше рассказывал про людей и меньше про вещи.

Африканские дети рады банановой диете

* * *

История двенадцатая
ТОЛСТЫЙ ЛЕВ
Трудно представить себе африканского ребенка с авторучкой в руках. Это на расстоянии кажется, что письменность присуща всем народам, но на практике оказывается совсем даже наоборот. Африканские дети могут держать нож, маленькое мачете, могут тыкать палкой в мягкое, но только не писать. Их руки не приспособлены для шариковой ручки, трудно себе даже представить, сколько ручек было поломано или приспособлено для разных нужд, прежде чем дети освоили письмо! А помог им в этом Лев Николаевич Толстой.

Африканские ребятишки любят Толстого не столько за его гениальные произведения, сколько за имя и фамилию. Они небезосновательно считают, что человек, которого зовут Толстый Лев, не только великий охотник, но и мудрейший из мудрых.

Когда я совсем отчаялся вставить ручку в цепкие, но упрямые черные руки своих учеников, мне вспомнился портрет художника Ге, и это была замечательная догадка.

Через посольство я заказал репродукцию портрета Толстого, на котором писатель и друг яснополянских детей сидит за столом и пишет очередной свой шедевр. Он так замечательно держит перо, так точно и интеллигентно, что африканских детей, узнавших от меня, что на картине их любимый Лев, словно подменили. Они схватились за ручки и старательно стали выводить английский алфавит, многие срывались с места, подбегали к картине и сравнивали то, как держит перо Толстой и как это удается им.

Правда, были малыши, которых не слушались пальцы, они плакали и даже сердились, тогда из пальмовой дранки я сделал бороды на веревочке и подвязал их неумехам. Помогло сразу, ручка попала ровно между большим и указательным пальцем и легла на безымянный. А на следующий день бороды были у всех моих учеников.

С тех пор я верю в силу образа и понимаю про образование почти все

* * *

История двадцать девятая
МАРИ
Она пришла и села в конце класса. Я вел урок и чувствовал себя мастером и заботливым отцом всем детям. Я как вихрь носился по классу, приседал перед робкими, одобрительно похлопывал по плечу смельчаков, писал на доске цифры, то кричал, то говорил шепотом, вызывая одобрительные улыбки слушателей… Я был разнообразен и поэтому съедобен. Ученики ели меня, ели за милую душу. А вместе со мной они ели математику. Я озадачивал малышей и отпускал их в свободное плавание размышлений.

Но все внимание мое было приковано к ней. Я видел её улыбку, подобную лепестку белой лилии, её щеки — половинки гранатового яблока, её глаза — подобные глазам волшебной птицы вурунатран, её волосы — как стадо коз, спускающихся к водопою… Она сидела за последней партой и старалась быть заботливой старшей сестрой для своих младших братьев, но у нее не получалось. Я чувствовал её восхищение и совершал свой безумный педагогический танец, вовлекая девушку в азартную игру дидактической страсти.

Потом были томные и удивительные вечера на берегу полноводной реки. Мы держались за руки и молчали о том бесконечном расстоянии, которое разделяет нас. Я старался представить Мари на московской кухоньке, но она не вмещалась в интерьер — Мари была больше бетонных пределов городского склепа. Я пытался представить её в московском метро, но с ужасом гнал ущербный образ вольной антилопы среди ощетинившихся дикообразов, бросающих колкие взгляды в сторону сестры Солнца. Я представлял её в магазине, как она кидает в корзинку почерневшие от морозов бананы, но тут Мари протягивала мне медовый дар тропиков, и я понимал, что наша любовь лишь горькие вздохи, мутное стекло и осколки памяти.

Этот сон длился две недели. Потом у меня случилась почечная колика. А когда я вернулся из больницы, грустная и покорная традиции антилопа принадлежала другому. Её настигла тупая стрела мужа, и наши жизни потекли в разных направлениях.

Через месяц Мари с семьей уехала в деревню мужа, куда-то на запад, за границу полноводной реки.

Бывает, что, входя в класс, я вижу Мари за последней партой, и тогда ученики мои словно преображаются. Они ощущают то, что не могут пока выразить словами.

Фотографию я выкрал из альбома мистера Питера. Тут Мари в один из дней моего больничного заточения

* * *

История сорок пятая
КОЗЛИКИ
После того случая с драконом, у нас с Мони возникли нежные отношения. Я приходил, чтобы проведать маленькое израненное тельце, которое смотрело на меня грустными и усталыми от боли глазами. Это уже потом Мони снова танцевала и бегала с детьми по берегу мутной и полноводной реки. А тогда я приходил, брал ее за руку и смотрел.

Когда малышка слегка окрепла, мы играли с ней в игру. Мони пряталась под покрывалом, а маленькие козлики ходили по циновке и искали девочку. Когда козлики приближались к краю покрывала, Мони неожиданно выглядывала и кричала. Те пугались и разбегались кто куда.

Как-то один козлик запутался рожками в разлохматившихся краях циновки и не смог выбраться. Мони аккуратно высвободила мою руку, прижала к щеке и грустно сказала: «Не плачь, маленький, ты не один такой в саванне».

Помню, я вышел из хижины Мони и отправился к полноводной реке, чтобы предаться невеселым размышлениям. И вдруг я увидел африканских козликов, которые забрались на разлапистое дерево и напряженно вглядывались в даль. Неведомая другим животным ностальгия толкнула этих парнокопытных на этот отчаянный шаг. Я не замедлил себя ждать и забрался на дерево рядом с ними. Дали саванны, которые тут же мне открылись, были безнадежно непреодолимы.

С этого самого момента мое желание уехать из Африки необычайно выросло в размерах. Я стал чаще упоминать о нем в разговорах с падре Джо. Он с грустью говорил: «Ты не один такой в саванне». А я забирался на разлапистое дерево и смотрел.

Так африканские козлики борются за экзистенциальное право мечтать
http://www.polit.ru/fiction/2008/07/07/plahotnikov.html