Впервые в истории Украины наш соотечественник награжден японским орденом Восходящего Солнца и Золотых Лучей с Розеттой. Об этой новости сообщили почти все отечественные информационные ресурсы. Правда, абсолютное большинство их, нисколько не сомневаясь, назвали кавалером ордена академика НАНУ Ивана Дзюбу. Не потрудившись задуматься: что общего у знаменитого ученого и правозащитника... с Японией?
Иван Дзюб начал переводить японскую художественную литературу почти сорок лет тому назад. В его переводах украинцы читали Кобо Абэ и Акутагаву Рюноскэ, Кита Морио и Кавабату Ясунари, Нацумэ Сосэки и Саотомэ Кацумото, японские народные сказки, а в последние годы — модного Харуки Мураками... При этом Иван Петрович Дзюб — успешный ученый, доктор физико-математических наук, работал в институтах физики и теоретической физики НАНУ, был первым председателем ВАК Украины.
И уже совсем нереальным представляется то, что японский язык (а до того — с десяток менее и не менее экзотических) Иван Петрович выучил сам, не имея филологического образования, к тому же будучи невыездным в течение двадцати лет.
Впрочем, впервые попав в Японию, он сразу же понял, что уже был здесь.

— Иван Петрович, как вас, физика по специальности, потянуло на лирическую, гуманитарную переводческую работу?
— Да, тут действительно можно удивляться. Когда я в 1951 году поступил во Львовский университет, встал вопрос: какой иностранный язык изучать? Уже тогда было понятно, что вся литература по физике выходит на английском. В школе я изучал немецкий, и у меня даже сложилось впечатление, что выучить иностранный язык невозможно (хотя, как выяснилось, много пройденного в школе осталось и потом помогло). Я решил серьезно взяться за английский, проверить себя. Кроме посещения лекций, каждый день читал адаптированные книги, их тогда было много. Выписывал слова в блокнотик. Через год посмотрел по словарю, сколько знаю слов, — оказалось, десятки тысяч! Это меня окрылило. Поскольку самое трудное в изучении иностранных языков — искать слова в словаре. Я эту проблему преодолел и почувствовал, что, в принципе, язык можно выучить. О разговорном английском тогда речь не шла, такая возможность появилась намного позднее, когда я уже работал в Институте физики НАНУ: к нам приезжали английские ученые, и нужно было с ними общаться на профессиональные темы. Тогда я почувствовал, что мне хватает запаса слов и терминологии также, поскольку я постоянно читал физические журналы. Не представляю, как бы я жил без английского языка.

— От английского к японскому вы пришли, наверное, не сразу?
— Да, это длинная история. Еще в университете, когда уже читал английскую классику в оригинале, я на этом не остановился, начал изучать французский язык, заметив, что он очень близок к английскому. А оттуда уже было недалеко до итальянского, испанского... Помню, испанский я учил месяца три вместе с эмигрантом доцентом Морено, который работал тогда во Львовском университете. Учась в аспирантуре в Москве, я в библиотеке ради развлечения читал грамматики разных языков. Перешел на скандинавские, увлекался шведским, немножко датским... И когда приехал в Киев, волна возрождения 60-х завела меня в перевод. Написал в редакцию журнала «Всесвіт» письмо: «Я, такой-то, знаю такие-то языки, не нужны ли редакции мои услуги?» Они мне ответили письменно, дескать, если будет потребность, мы к вам обратимся. Потом я понял, как это было наивно.
Однажды в Парламентской библиотеке, тогдашней Библиотеке КПСС, куда поступала иностранная литература, экзотика в советские времена, я встретил редактора издательства «Веселка» Анатолия Перепадю, известного переводчика французской литературы, кавалера французских орденов. Говорю: «Вот, я знаю такие-то языки». Он заинтересовался: «А что вы можете перевести?» У меня была с собой итальянская газета (коммунистическая пресса, ее можно было читать и даже купить в киоске), номер с рассказом Джанни Родари. Я предложил его. Перевел, принес, и Перепадя дал его на рецензию Мыколе Лукашу. Это уникальный человек, переводил примерно с двадцати языков... Он меня взял на заметку. После этого «Веселка» заказала мне перевести испанскую книжку одного кубинского автора. Мучился с ней, а самое страшное было, когда увидел, как редактор черкает текст красным карандашом. До сих пор помню это ощущение: мне хотелось провалиться сквозь землю! Я всегда говорю студентам, которые хотят стать переводчиками: не бойтесь, когда вас будут править, это нужно пережить. Потом перевел «Сказки по телефону» Джанни Родари, новеллы неореалиста Элио Витторини...

— Так вы могли бы сделать карьеру на переводах с итальянского или испанского...
— Да, мог бы и дальше переводить с тех языков, у меня был к этому интерес, и библиотеку богатую собрал... Но в моей жизни все время чудеса происходят. Однажды в «Веселці» встретил известного переводчика Евгения Поповича, и он говорит: «Вы знаете, в книжном магазине на бульваре Шевченко есть очень интересный словарь хиндустани-инглиш». Всем было известно, что я собираю словари языков разных народов мира. Я пошел, купил этот уникальный двухтомный словарь... и на два года духовно переселился в Индию. Окунулся в ее историю, много читал, увлекся кроме хинди и урду еще и бенгальским языком, взялся переводить роман... Я вообще люблю что-то новое. Сидит во мне такой чертик, который говорит: «Ищи такое, чего другие не делают!»
Но зашел в тупик, поскольку в наших бенгальских словарях не было разговорной лексики. Я это дело отложил, и в тот момент произошло еще одно чудо. Прихожу в ту же Библиотеку КПСС, смотрю: сидят двое, женщина и мужчина, читают учебник японского языка. Я подошел, спрашиваю: «А зачем он вам понадобился?» Они говорят: «Мы работаем в институте, нам нужно перевести патент». Ну, надо так надо. На следующий день — а я после работы всегда заходил в библиотеку — смотрю: их нет, а книжка лежит. Взял посмотреть. Учебник для военных, издан во Владивостоке, никуда не годится — но он меня заворожил иероглифами. Поскольку я уже прошел Европу, арабскую вязь, санскритское письмо деванагари, мне оставались либо египетские иероглифы, либо японско-китайские (смеется).

— И вы действительно выучили японский своими силами?
— Мне хотелось заглянуть за эти иероглифы. У меня и теперь хранятся записные книжки, в которых писал их неуклюже, не с той стороны. Но за полгода я обзавелся в Японии знакомым. Видите ли, очень важно найти человека, который бы тебя поддержал. Это Кэй Курису, я его называю сенсеем. Он переводчик чешской и словацкой литературы, которая была в Японии очень популярна из-за Пражской весны. Он интересовался и украинской литературой, знал Коцюбинского... Мы переписывались на английском языке, он мне сразу прислал словари и, самое главное, сборник рассказов авторов, которые получили премию Акутагавы для начинающих литераторов. Я остановился на рассказе Оэ Кэндзабуро, который лет через пятнадцать стал нобелевским лауреатом. Потом, когда я был в Японии, выслал ему журнал, он мне даже открытку с благодарностью прислал. Вторым кандидатом на перевод у меня был Исихара Синтаро, ныне очень известный писатель и уже второй срок губернатор Токио. Но у него был рассказ о японской золотой молодежи, в Союзе такой не напечатали бы, так что я перевел для «Всесвіта» рассказ «Зверь» Кэндзабуро, и с этого началась моя «японская» карьера. Я забыл о хинди, урду, испанском, португальском, итальянском, скандинавских языках... После этого рассказа меня уже воспринимали как человека, который может сделать что-то новое. Поскольку я смог, набрался наглости — это, я считаю, положительная наглость. Нужно браться за вещи, которые интересны тебе и имеют значение для других.

— Кто из японских писателей поразил вас более всего?
— Тогда был очень популярен Кобо Абэ. После российского издания «Женщины в песках» читатели просто с ума сходили! Я прочитал параллельно оригинал и русский перевод, это мне очень помогло. Считаю, что начинающему переводчику полезно класть рядом две книги и сравнивать. Я взялся за очень смелое дело — перевести его «Сожженную карту». Это был тогда свеженький роман, и издательство «Молодь» с радостью приняло мое предложение. Четыре месяца мучился, поскольку у Кобо Абэ такой своеобразный язык... После того как вышла наша книжка, «Иностранная литература» тоже выпустила свое издание, и моя редактор Леся Леник, большой энтузиаст вот того «перегоним!», потом призналась мне: «Я побежала, взяла русский перевод, и когда увидела, что первое предложение такое же, как и у вас, успокоилась и дальше уже не читала».

— Я так поняла, вы изучали языки, в том числе и японский, сугубо по книгам, без погружения в языковую среду...
— Это плохой способ, конечно, но у меня другого не было. С 1967 года по 1987-й я был невыездным в капстраны, поскольку имел неосторожность подписать письмо украинской интеллигенции к Брежневу в защиту Чорновила, Гинзбурга... Счастье, что заместителем директора в нашем институте работал сын Шелеста: легче было переносить последствия. Но все равно путь мне перекрыли, хоть и поступали научные приглашения в Америку, Швейцарию... Но выпускали меня только в Польшу или Чехословакию.
Очень помогло то, что у нас в институте все время были японские гости. Они слушали, как я читаю, как-то даже сказали: «Ну, вы лучше читаете, чем наши студенты!» Понимаю, это был комплимент... Им было приятно, что есть человек, который изучает японский язык, они мне присылали книги, я учился, читал.

— Как вы впервые попали в Японию?
— Наступила эпоха перестройки. У меня была знакомая в филиале Общества японо-советской дружбы, я ей давал свои переводы с надеждой, что меня заметят. И вот в 1987 году она мне звонит по телефону: «Есть шанс. Нужно выступить в обществе на конференции с лекцией перед японской интеллигенцией». Говорю: «Хорошо, напишу лекцию об Академии наук». Я работал на общественных началах в комитете по присуждению премий в области физики, поэтому Академию и академиков знал очень хорошо, и сам к тому времени стал кандидатом, а потом доктором физико-математических наук. Оставалось рассказать обо всем этом на японском, чтобы там узнали, какие мы большие и умные.
Написал я лекцию, ее проверили местные органы — правильно я написал или нет, и вот звонок из Москвы: нужно показаться. Я приехал, говорю: «Еще не успел полностью перевести лекцию». А они мне: «И не нужно, кто там будет всю лекцию слушать! Подготовьте речь на пять минут о мире, дружбе, перестройке». Ко мне прикрепили девушку, которая хорошо знала разговорный язык, и мы поехали. Она удивлялась: «Иван Петрович, как же это вы ухитрились? У нас же столько японистов!» Я говорю: «Японистов много, а физиков, знающих японский, нет». Это, пожалуй, тоже сыграло свою роль, поскольку оказалось, что этим обществом в Японии руководит физик, известный профессор. Он знал моего учителя Николая Боголюбова, нам было о чем поговорить. Кстати, он подарил мне свою книгу не по физике, а по оригами: научный анализ с точки зрения геометрии. Если бы меня пригласили преподавать в кружке оригами, я бы мог об этом рассказать.
Я выступил, выдержал пять минут этого мучения, поскольку до того никогда не говорил на японском! Потом сел возле помощника посла и спрашиваю: «Это был японский язык?» — «Конечно!» Я успокоился: слава богу, не опозорил чести советского человека.

— Узнали свою Японию?
— Меня десять дней возили по стране по программе, составленной с учетом моих пожеланий. Я хотел встретиться с тремя писателями, которых переводил, и с двумя физиками, посещавшими наш институт. С Кобо Абэ, к сожалению, встретиться не удалось... Наибольшее впечатление произвел Кита Морио — я перевел его роман «Семья Нире». Мы провели вместе вечер, была интересная беседа. Он рассказал, что мой перевод помог ему выйти на американский рынок. Поскольку он мог говорить: «В Советском Союзе роман уже вышел, почему же вы, американцы, отстаете?!»
Мне показали Токио. Проехался на синкансене, скоростном поезде, — это, конечно, впечатляет: скорость двести километров, все пролетает мимо. Фудзи видел из окна... Был в Киото, ходил по храмам. Особенно мне понравился храм Кийомидзу, он на краю обрыва стоит, очень своеобразный. В этом году я как раз переводил роман Кавабаты «Древняя столица», там все это описывается. Потом поехали в Хиросиму. Впечатления колоссальные: когда ты видишь тень человека на камне или искореженную металлическую арматуру... ужас!
Это было в марте, я впервые увидел сакуру и вообще Японию близко. Когда после стольких лет переводов и изучения Японии вдруг туда приезжаешь — впечатление такое, будто ты раньше здесь был. Я даже говорил: «Я, наверное, в предыдущей жизни здесь летал птичкой», поскольку мне все знакомо, приятно, все родное... Словно попал домой!

— Но через десять дней же возвратились.
— Вернулся, переводил... Со временем жизнь моя изменилась — четыре года был чиновником, потом, после того, как меня уволили, лет пять переводил экономическую литературу. Художественную тогда не мог переводить, поскольку у издательства были трудные времена, так что я решил не терять времени зря и делать то, что мне интересно. Пять книг перевел. Последняя из них на восемьсот страниц — «Экономическая теория в ретроспективе». Я работал больше года, увлекся, мне как физику было интересно. Теперь спокойно живу, поскольку знаю, что такое экономика. Если бы я был моложе, мог бы в Верховную Раду пойти консультантом. Но я уже определился, чему посвятить оставшуюся часть жизни. Пять лет теоретической экономике отдал, и слава богу.
А затем благодаря добрым людям мне удалось устроиться на должность советника по науке и образованию в Посольство Украины в Японии. Я был там два года, помогал молодым ученым, приезжавшим в командировки, занимался студентами, которые устраивались на учебу, учителями на переподготовке, а также работниками наших атомных электростанций, приезжавшими в Японию на курсы. Кроме того, почти каждый день писал обзор японской прессы. Знание экономики мне помогало, я даже цифры держал в голове: как меняется индекс на биржах, а еще проблемы приватизации, внутреннего долга... те же, что можно и у нас видеть, но на другом уровне.
Пробовал издать там свой перевод украинских сказок на японском языке. Одно издательство заинтересовалось, дало одобрительную рецензию относительно качества перевода, предложило убрать из названия сказки «Кривенька качечка» слово «кривенька» — чтобы не напоминать людям с физическими недостатками об их увечье! — и выставило смету: двадцать тысяч долларов. На этом все и кончилось (смеется).

— А как вы начали переводить Мураками? Знакомы ли вы с ним?
— Издательство «Фоліо» предложило перевести «Погоню за овцой». Я говорю: «Да я новый роман привезу! Зачем переводить то, что уже есть на русском языке?» Но они уперлись. Я хотел отказаться, а потом передумал, поскольку в Японии видел: во всех книжных магазинах специальный стенд с этим Мураками! Я скупил его, у меня весь Мураками есть.
Лично с ним не встречался: если бы уже что-то перевел к тому времени, то мог бы... Хотя он и не очень идет на контакт: занят, много пишет, переводит американскую литературу. По духу он японский американец или американский японец. Старшее поколение японцев его недолюбливает, поскольку у него Япония показана совсем с другой стороны, но это тоже реальная Япония, только с точки зрения нового поколения.
К Мураками у меня своеобразное отношение. Мне очень нравится его язык, но не могу сказать, что мне нравятся все его сюжеты. Может, потому что я уже не такой молодой?

— Ваш перевод часто сравнивают с русским, Дмитрия Коваленина. По вашему мнению, в чем разница?
— Я глянул в русский перевод. Что мне в нем не понравилось... Ну, во-первых, ошибки нашел, но бог с ними, в любом переводе есть ошибки, это железно. Но он многословен, кроме того — немножко грубоват. Одна рецензентка из газеты обратила внимание: украинский перевод на треть короче, и еще там «вежливее говорят». В Японии действительно женщина или девушка парню не скажет «ты». А у Коваленина есть некоторые выражения, с которыми я абсолютно не согласен; вложить их в уста японца — ну никак нельзя! Но это его право.
Коваленин — большой энтузиаст, десять лет жил в Японии, он дружит с Мураками, пишет о нем, даже книгу издал: «Занимательное муракамоведение». Я его понимаю, он молодой. Я когда-то так же восхищался Кобо Абэ, но мне не посчастливилось с ним встретиться.

— Вы только что сказали, что уже определились, чем будете заниматься в дальнейшем. Чем именно?
— Буду переводить и дальше японскую литературу, поскольку привез ее много. Все богатство, которое я там собрал, — это книги. Почти каждую неделю в субботу или воскресенье заходил в ближайшие книжные магазины, меня там знали, покупал «покеты»: они дешевле, а главное — транспортабельные. А еще электронный словарь купил себе. Колоссальная вещь! Там все есть: и англо-японский словарь, и синонимов, и иероглифический... Когда я пришел в квартал Акихабара, где продается электроника, и это увидел — был просто ошеломлен: такое богатство, а у меня нет.

Итак, книги есть, словари есть — только работать!