В день памяти святых равноапостольных Кирилла и Мефодия портал Богослов.Ru предлагает Вашему вниманию размышления преподавателя Московской духовной семинарии, кандидата филологических наук диакона Федора Людоговского о проблеме богослужебного языка Русской Православной Церкви.

Прежде всего необходимо четко сформулировать саму проблему. Обычно говорят о непонятности церковнославянского языка. Между тем корректнее было бы обсуждать вопрос понимания текстов, которые читаются, возглашаются и поются в храме во время богослужения. В чем разница? Когда речь идет о понятности/непонятности языка, неявно подразумевается, что главное – разобраться с лексикой и грамматикой, и тогда текст должен стать ясным. Однако реальность гораздо более сурова.

Вспомним, как обычно обстоит дело с чтением минейного канона на утрене. В храме несколько десятков (или сотен, или тысяч) людей, все стремятся поскорее пробиться к священнику, ибо полагают помазание маслом из лампады перед иконой праздника важнейшей частью всенощного бдения. Вокруг меня – сплошной гул, сквозь который голос чтеца пробивается с большим трудом. А чтец – носитель русского языка – скороговоркой воспроизводит церковнославянский текст, который, судя по всему, видит впервые. В каноне упоминаются события и персонажи, мне незнакомые (я не успел заранее прочесть житие святого). Только я сосредоточился на читаемом тропаре, как ощущаю тычок в спину: необходимо срочно передать свечку "к празднику"; мне тоже приходится побеспокоить стоящую впереди женщину. Я протягиваю ей свечку, но она сперва крестится не спеша два раза, затем берет свечку правой рукой, хоть это ей и неудобно, – и эстафета продолжается. Я отвлекся, быть может, всего на десять секунд, но тот тропарь, в который я вслушивался, уже дочитан, и я застаю пение катавасии. Расстегнутое пальто оттягивает плечи, в храме жарко и душно; мысли рассеиваются и готовы направиться куда угодно, но только не к канону читаемому.

Как можно уяснить из этой незатейливой зарисовки, в деле понимания богослужебного текста язык – не единственный, а быть может – и не самый главный фактор. И все же, несмотря на стремление многих священников изменить обстановку в храме, вряд ли в ближайшем будущем положение дел принципиально изменится.

Многое ли можно понять в подобной обстановке? Вопрос отнюдь не праздный и не риторический. Но ответ на него может быть дан лишь после того, как будут проведены необходимые исследования: в соответствии с четко разработанными критериями будет выявлен уровень понимания прихожанами богослужебных текстов. Причем следует учесть влияние на результат ряда параметров, которые могут принимать различные значения. К числу таких факторов относится жанр текста (стихира, тропари канона, возглашение священника, прошения ектеньи, Евангелие, Апостол и др.) время его создания (или же последнего редактирования); наполненность храма, его акустические характеристики; пол, возраст, образование, стаж церковной жизни прихожанина; численность населения города (села), в котором он живет, и многое другое. Всё это мы перечисляем не для того, чтобы убедить читателя в неосуществимости подобной работы, – напротив, это самое обычное социолингвистическое исследование. Мы лишь хотим сказать, что до того, как будут получены результаты описанных изысканий, все разговоры о понятности/непонятности церковнославянского языка имеют под собой крайне зыбкую почву: всегда, как справедливо отмечает А. С. Десницкий[1], можно привести в качестве примера абсолютно понятный и абсолютно непонятный церковнославянский текст – но делать из отдельных примеров далеко идущие выводы было бы опрометчиво.

Предположим, тем не менее, что все необходимые исследования проведены, и их результаты свидетельствуют, что церковнославянские богослужебные тексты в значительной степени непонятны (в противном случае, ко всеобщему удовлетворению, проблемы не существует вовсе). и непонятны притом именно потому, что непонятен церковнославянский язык. Проблема, таким образом, заключается в следующем: как обеспечить прихожанам понятность богослужебных текстов? Основных решений здесь, вероятно, может быть лишь два: либо изменить прихожан (заставить из выучить церковнославянский язык), либо изменить сами тексты (русифицировать их или же полностью перевести на русский язык). Впрочем, есть и промежуточный (в техническом отношении) выход: в храме звучат церковнославянские тексты, а прихожане держат перед глазами русский перевод.

Мы не ставим здесь перед собой задачу рассмотреть все варианты решения сформулированной проблемы – большая их часть проанализирована в упомянутой выше статье А. С. Десницкого. Остановимся на одном, наиболее остром и радикальном варианте – переводе богослужебных текстов на русский язык. Прежде всего отметим, что ни догматических, ни канонических запретов на подобный перевод нет. Следовательно, те препятствия – вовсе не надуманные, – о которых говорят противники перевода, лежат не в догматической и не в канонической плоскости. Но в какой же? Для ответа на этот вопрос нам понадобится понять, как соотносятся друг с другом церковнославянский и русский языки. Причем нас интересует не "объективная картина", а то, как воспринимается церковнославянский язык православными носителями русского литературного языка, какое место занимает церковнославянский в их языковом сознании. Конкретнее: церковнославянский и русский – два языка или один? В своей замечательной статье "Практическая аксиология церковнославянского языка"[2] доцент Новосибирского университета диакон Иоанн Реморов отвечает на этот вопрос практически однозначно (см. ниже). Нам же картина представляется несколько более сложной. Варианты здесь могут быть следующие.

1) Церковнославянский и русский – два разных языка, при этом церковнославянский – это священный, сакральный язык, отделенный от профанного русского языка, который используется в миру, лежащем во зле; церковнославянский язык должен быть неизменным, как неизменен Бог, Которому воссылаются молитвы на этом языке.

До тех пор пока подобные оценки идут не дальше эпитетов, метафор, а подчас и гипербол, ситуация остается терпимой. Но как только неотмирность церковнославянского языка начинает утверждаться всерьез, со всей терминологической определенностью, становится видна несостоятельность подобных воззрений[3] – и прежде всего с исторической точки зрения. В самом деле, церковнославянский язык начал использоваться в определенную эпоху (кстати, после века Отцов, после всех семи Вселенских соборов) и за тысячелетие претерпел существенные изменения. Наряду с церковнославянским в Православной Церкви использовались и используются десятки других языков, среди которых церковнославянский онтологически и экклезиологически никак не выделен. Что касается православных церквей (Русской, Болгарской, Сербской), использующих церковнославянский язык в качестве богослужебного, то ни одной из них – в отличие от единой святой, соборной и апостольской Церкви – не обещано вечное существование и вечное стояние в истине. Соответственно, и церковнославянский язык со временем может выйти из употребления (будучи замененным, например, арабским или китайским) или же стать культовым языком еретического сообщества. Автор не является любителем эпатирующих пророчеств, но элементарная трезвенность понуждает нас рассматривать возможность и столь печальной перспективы.

Таким образом, представление о священности церковнославянского языка – если мы хотим оставаться в рамках христианских представлений о человеческой культуре – является лишь отражением того известного факта, что церковнославянский используется в качестве богослужебного языка, а в сфере быта и светской культуры используется русский язык.

2) Церковнославянский и русский – два разных языка, при этом церковнославянский- язык древний, мертвый, недоступный пониманию современного носителя русского литературного языка и потому чуждый ему. Такое восприятие церковнославянского языка присутствует в современной российской социкультурной ситуации, но, насколько мы можем судить, не является преобладающим. (Впрочем, и здесь надежные оценки могут быть даны лишь после проведения соответствующих опросов и исследований.)

3) Церковнославянский язык – "священный русский язык", или, выражаясь более сторого, литургический стиль (= регистр, в терминологии В. М. Живова) русского литературного языка. Ряд обстоятельств позволяют думать, что подобное восприятие церковнославянского языка является преобладающим среди православных носителей русского литературного языка (если только они не лингвисты, но отчасти даже и в этом случае). Именно этой точки зрения придерживается (как исследователь!) диакон Иоанн Реморов: "Подтверждением этой неотделимости (церковнославянского языка от русского литературного. – д. Ф.) может служить и тот факт, что вне российской языковой ситуации, в сопоставлении с другими языками богослужения, церковнославянский нередко называют "русским". К примеру, на миссионерской секции Ежегодной богословской конференции Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета (2006 г.) два докладчика независимо друг от друга говорили о православных многоязычных приходах в странах Западной Европы, где служба совершается по-румынски, по-итальянски (в другом случае по-сербски) или "по-русски" (т. е. по-церковнославянски) в зависимости от пришедших прихожан"[4]. От себя добавим: нам не раз приходилось слышать, что "на пасхальной службе тропарь пели по-гречески, по-латыни и по-русски", что та или иная служба или акафист переведены с греческого (или английского) "на русский" и т. п., хотя в подобных случаях речь шла, разумеется, о церковнославянском языке.

Итак, какие практические выводы следуют из приведенных выше точек зрения на соотношение церковнославянского и русского языков? Первая из них (церковнославянский – сакральный язык) в заостренной формулировке неприемлема, а в смягченной – не представляет интереса. Сторонникам второй точки зрения (церковнославянский – мертвый язык) естественно желать перевода богослужения на национальный литературный язык, "чтобы не оказаться в разрыве с миссионерской традицией свв. Кирилла и Мефодия"[5].

Наиболее сложной и интересной представляется третья позиция – церковнославянский как стиль русского литературного языка. По сути дела, здесь мы видим практически в неизменном виде древнерусскую языковую ситуацию, как ее реконструирует профессор Б. А. Успенский[6]. Согласно этой реконструкции, в сознании наших предков в XI-XVI вв. церковнославянский и древнерусский языки образовывали единство, дополняя друг друга до целого. Упрощенно говоря, церковнославянский был языком культа и культуры, а древнерусский обслуживал сферу быта. Такая языковая ситуация именуется диглоссией. Нетрудно видеть, что с определенной корректировкой диглоссия сохраняется и в сознании многих (если не большинства) современных православных носителей русского языка: церковнославянский язык – язык богослужения, русский – язык светской культуры (нередко оцениваемой негативно) и быта. Характерной особенностью диглоссии является взаимная непереводимость: бытовой текст не может быть передан средствами богослужебного языка, и обратно – литургический текст невозможно перевести на "площадной" язык. Разумеется, речь идет прежде всего не об объективной невозможности подобных переводов (хотя здесь действительно имеются серьезные трудности), а о их восприятии как кощунственных в языковом сознании наших предков и наших современников. Действительно, каждому содержанию – свои средства выражения: церковнославянский ("священный русский") призван выражать быть языком молитвы, русский же язык предназначен для более земных целей.

Теперь становится понятным, с чем связана столь болезненная реакция значительной части духовенства и мирян, лишь только речь заходит о переводе богослужения на русский язык: коль скоро церковнославянский язык – литургический регистр русского языка, то передача того же содержания иными стилистическими средствами неизбежно воспринимается как огрубление. Таким образом – скажем это еще раз – нежелательность перевода богослужения на русский язык определяется не догматическими или каноническими причинами, а особенностями языкового сознания значительной части православных носителей русского литературного языка.

Однако признание церковнославянского языка литургическим регистром русского литературного языка таит в себе и довольно неожиданные последствия. Ведь в этом случае церковнославянский язык становится частью, подсистемой русского языка, и, таким образом, вступает в тесное взаимодействие с другими его частями. Это означает, что церковнославянский язык с течением времени меняется (пусть и медленно), причем изменения не только естественны, но и необходимы – во избежание возникновения непроходимой пропасти между церковнославянским языком как составляющей частью русского литературного языка и другими стилями последнего. Иными словами, постоянная книжная справа, редактирование текста богослужебных книг – явление нормальное и желательное. Напротив, стремление сделать богослужебные тексты неизменными оказывается губительным и для церковнославянского, и русского литературного языка, ибо порождает разрыв и отчуждение между двумя частями единого целого[7].

Какие практические выводы можно сделать из вышеизложенного?

1) Важнейшим средством прояснения церковнославянских богослужебных текстов следует признать их редактирование, которое должно заключаться а) в исправлении явных ошибок, б) в определенной русификации. Разумеется, это дело не ближайших лет. Работа такого объема не может быть осуществлена силами нынешней Синодальной богослужебной комиссии – этим должен заниматься целый институт. Впрочем, в настоящее время соответствующие специалисты имеются, так что нужна лишь четко выраженная воля священноначалия и исправное финансирование.

2) Необходимо более широкое и глубокое изучение церковнославянского языка как в церковных, так и в светских учебных заведениях, причем в последних церковнославянский должен изучаться в качестве а) русского литературного языка эпохи средневековья, б) важнейшего компонента для созданного в XVIII – первой трети XIX вв. русского литературного языка нового типа. Ясно, что на учебные планы государственных образовательных учреждений Церковь оказывать решающего влияния не может; но в таком случае инициатива должна идти снизу – от заинтересованных учащихся и преподавателей.

3) Но ни редактура церковнославянских текстов, ни изучение церковнославянского языка никоим образом не отменяют острой потребности в издании хороших (а не подстрочных!) переводов богослужебных текстов на русский литературный язык. (Разумеется, не для литургического употребления – как мы установили, введение русского языка в богослужение в настоящее время нежелательно, – а для домашнего чтения.) Такие опыты уже есть – назовем хотя бы переводы иеромонаха Амвросия (Тимрота), – и в целях осознанного восприятия богослужения прихожанами они должны быть изданы. А в интернете они доступны уже сейчас.