Ниже приведён отрывок из брошюры Заменгофа "Гиллелизм (проект решения еврейского вопроса)". Издана в Варшаве в январе 1901 года. 

Я очень рекомендую познакомиться с полным текстом http://www.esperanto.mv.ru/Hilelismo/hilelismo_m.html

В Палестине евреи сделали для себя национальный язык на базе древне-еврейского,  Иврит был мёртвым языком уже во времена Иисуса Христа. Евреям удалось создать новый, современный Иврит ДЛЯ СЕБЯ. А если бы они взяли за основу Эсперанто,  то с тем же успехом могли бы создать полноценный язык ДЛЯ ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА. 

Я думаю к идеям Заменгофа придётся вернуться и придётся создать Новый Израиль,  потому что Израиль в Палестине находится в очевидном тупике. 

Да, безъязычность и необходимость пользоваться чужими языками в то время, как мир, несмотря на все наши попытки ассимилироваться, всегда считал и будет считать нас особым народом, это самое тяжёлое несчастие еврейства. В то время как национально-локальный характер нашей религии есть единственная и основная причина нашего голуса, безъязычность есть самое тяжёлое и позорное последствие, вызванное этой причиной. Поэтому вторым основным пунктом для той общины, которая желает положить собою начало нормальному еврейскому народу, должно быть: иметь свой собственный, ни у кого не заимствуемый и не испрашиваемый язык. На этот язык все гиллелиты должны смотреть как на свой действительный родной язык, на нём они должны воспитывать своих детей с самого их рождения, на нём совершать свои богослужения, его они должны с самою горячею любовью лелеять, его литературу они должны обогащать, о нём они должны всегда помнить, что это единственный представитель их национального „я” и что чем выше будет стоять их язык и литература, тем бо́льшим уважением и счастием будет пользоваться их народ.

Теперь является вопрос, какой именно язык должен сделаться языком гиллелитов. Теоретически ответ может быть троякий: 1) или язык древне-еврейский, 2) или один из жаргонов, употребляемых теперешними евреями (например жаргон „литовских” евреев), 3) или специально созданный для этой цели язык нейтральный, искусственный. На практике однако ответ может быть только один, а именно третий. Древне-еврейский язык, как язык мёртвый и при том же дошедший до нас не в полной всесторонности своей, а только в виде очень небольшой литературы повествовательного и поэтического характера, для роли живого народного языка абсолютно не годится; даже тем, которые изучили его вполне основательно, он никогда не будет иметь возможности служить живым родным языком; а ведь и для этого похрамывающего употребления основательное изучение этого языка так необычайно трудно, что если бы гиллелиты назначили его своим языком, вступление в общину гиллелитов сделалось бы возможным только для очень маленькой горсти специальных любителей, но никак не для обширных масс. К не-эстетическому же и совершенно не обработанному жаргону, как известно, чувствуют сильное и непреодолимое нерасположение и предубеждение даже те, которые владеют им, а тем более невозможно будет склонить к изучению его тех евреев, которые с данным жаргоном не имеют ничего общего и для которых он, будучи с одной стороны трудным для изучения, с другой стороны не представляет ничего привлекательного. Остаётся следовательно только язык искусственный. Уже a priori можно было бы сказать, что язык искусственный, в который мы имеем неограниченное право внести всё, что нам угодно, будет самым лучшим образом удовлетворять всем условиям, которые нам нужны: мы можем его сделать бесконечно богатым, гибким, полным всех тех мелочей, которые придают языку живость, звучным и чрезвычайно лёгким. И действительно, работы последних десятилетий показали, что такой язык не только может существовать и удовлетворять самым изысканным требованиям, но что он — самое главное — до того лёгок, что даже самый необразованный человек может вполне хорошо овладеть им в течение какой-нибудь недели (дети же могут натуральным путём перенять его с самого рождения).

Здесь мы должны сказать несколько слов pro domo sua. Обстоятельства заставляют нас выпустить настоящую брошюру под псевдонимом. Но когда случайно тот или другой узнает наше имя и узнает при этом, что мы принадлежим уже давно к преданным друзьям идеи нейтрального языка, у него может возникнуть подозрение, что весь план гиллелизма нами выдуман специально для того, чтобы содействовать распространению любимого нами языка, и что под псевдонимом мы укрываемся только для того, чтобы читатели не знали, что они имеют дело с преданным приверженцем нейтрального языка. На это могущее возникнуть подозрение обратил наше внимание один из друзей наших, читавший нашу брошюру в рукописи. Опасение это основано на действительном знании человеческой натуры, с которой мы должны считаться. Поэтому во избежание всякого подозрения, будто мы, укрываясь под псевдонимом, хотим скрыть свои действительные привязанности, мы здесь самизаявляем, что мы давно уже принадлежим к самым горячим друзьям идеи нейтрального языка. Если это обстоятельство при оценке гиллелизма может иметь какое нибудь значение, то пусть читатели им руководятся.

Да, мы лично очень давно уже принадлежим к самым преданным друзьям идеи нейтрально-человеческого языка. Наша преданность этой идее возникла именно на почве еврейского вопроса, ибо, как стоящий вне всякой нации еврей, мы больше всякого другого ощущали всё проклятие человеческого многоязычия, и из всех еврейских несчастий самым тяжёлым являлась нам всегда безъязычность евреев. Мы чувствовали всегда, что язык есть самое священное достояние человека и что этого именно евреи лишены. Не завидно нам было ни политическое могущество народов, ни их богатство, — завидно нам было их здоровое духовное „я”, их язык, их литература. Нам больно было видеть, как евреям приходится коверкать всевозможные языки, ни одним из них не владея как следует и ни к одному из них не имея возможности привязаться всей душою, так как каждый такой язык является воплощением какой-нибудь индивидуально-народной и совершенно чуждой евреям жизни, духа, истории. Под влиянием подобных мыслей мы мечтали одно время об оживлении древне-еврейского языка, а затем работали усердно в течении нескольких лет над жаргоном; когда же мы убедились, что и одно, и другое лишены всякой будущности, мы отдали себя всей душою идее искусственного нейтрально-человеческого языка и над этой идеей с никогда не охладевающей любовью работаем уже больше двадцати лет.

Следует ли гиллелитам принять существующий уже нейтральный язык или следует выбрать компетентную комиссию, которая займётся созданием нового языка — это решить может, разумеется, только конгресс. Но каков бы язык ни был, он должен быть приноровлен специально к потребностям гиллелитов; ибо в то время как для всех народов международный язык является роскошью, он для гиллелитов будет хлебом насущным. Все народы нуждаются в искусственном языке только для сношений внешних, гиллелиты же будут нуждаться в нём для сношений внутренних; поэтому в то время как существующий теперь язык Эсперанто имеет дух строго международный, основанный на одной только чистой логике, язык гиллелитов должен будет быть приноровлен специально к духу, жизни, образу мыслей и выражений, особенностям и привычкам тех людей, которым суждено составить собою первый контингент гиллелитов; следовательно, кроме необыкновенной лёгкости, гибкости, богатства и звучности, он должен иметь в себе и слог, и весь дух такого рода, чтобы всякий самый необразованный русско-немецкий еврей, изучивши в течение получаса его грамматику, а в течение нескольких дней известный запас слов, мог сейчас же пользоваться языком вполне свободно и плавно, как своею родною речью; чтобы у него не отсутствовало на каждом шагу то или другое специальное родное словцо или родной оборот, к которым он привык; чтобы он не должен был задумываться на каждом шагу над тем, как ему следует выразиться, и чтобы речь у него лилась вполне плавно и естественно.

Пункт о языке многие вообще сочтут утопией. „Искусственного языка до сих пор не бывало, следовательно он невозможен”. Мы много и серьезно занимались этим вопросом и убедились не только теоретически, но и практически, что этот пункт не только возможен, но и чрезвычайно легко исполним. В этом каждый может легко убедиться хотя бы из упомянутого нами языка Эсперанто. Кто ознакомился со строем этого языка и с весьма богатою уже литературой его; кто видел, как легко и с полною точностью на нём выражаются всевозможные оттенки человеческих мыслей и чувств; кто видел, как отлично и свободно множество людей всевозможных стран и народов на нём беседуют не только письменно, но и устно; кто видел, как даже самые необразованные люди вполне основательно овладевают этим языком в течение изумительно короткого времени: тот ни на минуту не будет сомневаться в лёгкой исполнимости нашего пункта о языке, тем более, что язык гиллелитов будет ещё специально приноровлен к образу мыслей и выражений самой значительной группы теперешних евреев. Кто же во всём этом лично убедиться не хочет, а предпочитает голословно отрицать возможность вполне свободного и живого употребления искусственного языка, тот пусть помнит, что, если бы это оказалось на практике неудобоисполнимым, никто ведь не будет заставлять каждого гиллелита говорить непременно только на языке гиллелитов (как никто не запрещает например поляку говорить хотя бы всю жизнь по-французски) и что в крайнем случае достаточно будет уже одного только сознания, что у гиллелитов имеется свой ни у кого не заимствуемый язык, которым каждый гиллелит владеет, и что на этом языке совершаются богослужения у гиллелитов.