За последние тридцать лет произошла и продолжается тихая революция в изучении проблемы языка. Революция — потому что все традиционные представления на этот счет буквально были поставлены с ног на голову. Тихая — потому что, как это ни странно, внимание широкой публики мало привлекли вопросы, связанные с тем, как и почему человек говорит.

А может, это и не странно вовсе: ведь абсолютное большинство упомянутой широкой публики глубоко убеждено, что язык, речь, — это величайшее культурное изобретение человечества. И что дети учатся говорить, подражая старшим. Существует также глубокое убеждение, что у развитых народов и язык гораздо сложнее в смысле грамматики и синтаксиса, нежели примитивный язык примитивных народов.

Так ли это на самом деле? Эксперты теперь отвечают осторожно на этот вопрос — от “не совсем так, и не всё так” до “совсем не так, и всё не так”. Человек, оказывается, не в большей степени “изобрел” язык, чем он изобрел, скажем, свою кровеносную систему. Эту дерзкую мысль высказал Ноэм Чомский, лингвист и философ, профессор Массачусетского технологического института (МИТ), общепризнанный глава современной лингвистики.

Чомский написал целую серию привлекших внимание специалистов книг, доказывающих, что простое подражание и поправки не в состоянии объяснить тех сложных грамматических структур, которые, как бы походя, льются из уст совсем маленьких детей. И взамен подражания Чомский и его последователи настаивали на том, что способность говорить и понимать речь “встроена” в человеческий мозг. Что это особый инстинкт, так же передаваемый генетически, как способность жевать или ходить. “Мы созданы для ходьбы, — говорит Чомский, — и поэтому мы не должны учиться этому искусству. То же самое с речью и языком”.

Дети, утверждают Чомский и его ближайший соратник Стивен Пинкер, известный американский нейролог из МИТ, не “учат” язык, он развивается и растет вместе с ними, как их рост или их вес. И не существует такого понятия, как “примитивный” язык: даже самые захолустные языки аборигенов Океании имеют строгие и сложные грамматические правила, отнюдь не менее сложные, чем в языке Гомера, Данте, Шекспира, Пушкина или Флобера.

До конца 1950-х годов лингвисты фокусировали все свое внимание на попытках описать различия между языками и диалектами. Чомский подошел к проблеме с прямо противоположной стороны: он указал на то, что под этими различиями лежат языки, удивительно похожие друг на друга. И что главное внимание должно уделяться не сомнительному вопросу о культурных различиях, а научному объяснению древнего, как мир, вопроса: что, собственно, значит быть человеком?

Сегодня дети нашей планеты говорят на примерно 5000 языках, но под всем этим, говорят Чомский и Пинкер, лежит некая “универсальная грамматика”, система определенных принципов, свойственных каждому языку. Каждый язык приспосабливает эту систему к своим собственным нуждам, но все они без исключения располагают такими категориями, как существительные, глаголы, времена и прилагательные.

Эта универсальная грамматика, поясняет Пинкер, встроена в мозг человека наподобие компьютерной системы WINDOWS, и она способна оперировать бесчисленным множеством программ, в нашем случае — языков. И каждая такая программа — это рецепт для построения бесконечного количества предложений из конечного числа слов. И никакого подражания.

Например, согласно этой теории (в русском варианте), если маленький ребенок скажет “я идусь” вместо “я иду”, то грамматически это вполне обосновано: он бессознательно сделал это по образцу бесчисленных возвратных глаголов типа “я сажусь”, “я играюсь” и т.п., чему родители его никогда не обучали.

“Люди знают как говорить примерно так же, как пауки знают, как плести свою паутину, — поясняет Пинкер. — Пауки плетут паутину, потому что у них мозг паука, запрограммированный на это. Точно так же мозг человека запрограммирован на речь, и язык проявляется у ребенка спонтанно, без всякого участия сознания или чьих-либо инструкций”.

Так что же все-таки значит быть человеком? В документальной киносерии, показанной в прошлом году по некоммерческому телевидению под названием “Человеческий язык” (The Human Language), популярно излагались новые взгляды ученых на сущность человека и попытка решить старинную проблему: что формирует эту сущность, природа или воспитание? (Эта же проблема, как мы уже видели, частично вошла в исследование и новозеландца Сильвы). Сторонники Чомского видят абсолютное большинство проявлений поведения человека в его наследственности. Иными словами говоря, мы, как и любое другое животное, представляем собой, в первую очередь, продукт эволюции.

На протяжении большей части минувшего столетия ученые-социологи предлагали решение прямо противоположное: мозг новорожденного, утверждали они, представляет собой нечто вроде чистого листа бумаги, на котором “записаны” лишь два простейших рефлекса — рефлекс боли и рефлекс удовольствия; вся жизнедеятельность, следовательно, проявляется лишь в том, чтобы искать удовольствия и избегать боли. Вершиной этих взглядов было глубокое убеждение, что любое проявление деятельности человека — будь то музыка Моцарта или “Майн кампф” Гитлера — является следствием обучающей системы, построенной на принципе удовольствие/боль.

Эта философия легла в основу многих социальных реформ прошлого столетия, как в лагере социализма, так и в лагере прямо противоположном. Предполагалось, что если “улучшить условия жизни” (ликвидация нищеты и безграмотности, улучшение системы образования и условий труда и т.п.), то можно создать новый тип человека, всецело удовлетворяющий требованиям общества.

В телесерии “Человеческий язык” среди прочих выступала Лайла Глейтман, профессор психологии и лингвистики Пенсильванского университета. Она проиллюстрировала приведенную выше теорию “поведенцев” (behavioralists), использовав “компьютерную” метафору Пинкера. Согласно этой теории, сказала она, сознательный разум в состоянии преодолеть отрицательную генетическую наследственность. Разум в данном случае представляет собой нечто вроде компьютера, способного “проиграть” бесчисленное множество программ (software). “А вот крохотный мозг червяка или птицы похож на компьютер с раз навсегда зафиксированной в нем одной программой: инстинктом. Инстинкт и руководит всей их жизнедеятельностью”.

Но на практике, сказала Глейтман, оказывается, что поведение человека в гораздо большей степени ближе к поведению птицы или червяка, чем это допускают “поведенцы”. И наиболее веское доказательство этого шокирующего факта — наш язык. “Идея инстинктивности языка с трудом может быть воспринята обычной публикой, поскольку она, так сказать, антиинтуитивна. “Здравый смысл” подсказывает нам, что если язык диктуется чисто биологическими причинами, значит, он должен у всех быть одинаковым. Тем не менее, французские малыши начинают говорить именно по-французски, а английские — по-английски. Чтобы понять в чем дело, необходимо мыслить глубже. Мысль Чомского заключается в том, что все языки как бы располагаются на одной общей территории, что существует некий универсальный языковый принцип, и что языки, кажущиеся на первый взгляд совершенно различными, на самом деле имеют много общего”.

Да, языки имеют между собой больше сходства, нежели различий, говорит Чомский. Они построены из одинаковых частей, так же, как, скажем, химические элементы от алюминия до цинка собраны из небольшого числа одинаковых частиц, составляющих любой атом. Каждый язык основан на неких общих базисных правилах, постигаемых человеческим мозгом с самого раннего детства. И самое изумительное свойство этой системы заключается в том, что она практически неисчерпаема: науке известны около десяти тысяч различных языков и диалектов, мертвых и живых.

И в каждом из них можно при желании создать любое число абсолютно оригинальных предложений. “А вот сейчас я вам продемонстрирую предложение, которое никто никогда еще не писал и не произносил, — с ухмылкой сказал участвовавший в телефильме комик Джордж Карлин: — “Я иду играть в теннис и наверняка выиграю партию у вдовы Гитлера””.