Даже язык выдает нашу неспособность непосредственно чувствовать и прямо видеть
«Надоело да и, казалось бы, поздно насмешничать над засорившей речь что обывателей, что интеллектуалов сорняковой оговоркой «как бы»; шаржированный вариант: «Я как бы похоронил как бы родственника». Так что я, помнится, необдуманно возликовал, когда треклятое «как бы» вдруг вытеснилось рефреном «на самом деле», — чем черт не шутит, подумалось, может, говорящая масса нюхом почуяла пародийную пошловатость зыбкой картины существования, которую сами себе и рисуем?
Какое там…» — и т.д.
Извините за самоцитату (так я писал в «Новой» несколько лет назад), цитирую ради некоторого самопокаяния.
Все же, думаю нынче, это «на самом деле» могло быть, да пусть вялой, а все-таки интуитивной попыткой увериться, что — живем. Существуем. В реальном мире. На самом деле.
Не вышло.
Фантазирую, незаслуженно возводя проблему словесного сора в ранг, так сказать, экзистенциальности? Очень может быть. А возможно, и не совсем.
Как дурная стихия, захлестнувшая речь парламентариев, тележурналистов, судейских, — речевая конструкция «это доказывает о том», «опасаюсь о том», даже «мы чувствуем о том», «видим о том»… Ведь не «чувствуем то», не «видим то», а… Нечто, о чем некто где-то болтает, а мы даже видим и чувствуем через посредника? «Между верою и знаньем»? (Запомним цитатку.)
Вообще — продолжаю свои фантазии, — может быть, русское сознание склонно к ощущению промежуточности, межеумочности? Ей-богу, так можно подумать, читая наших лучших поэтов.
«И в бесчувственности праздной, /Между бдения и сна, / В глубь тоски однообразной / Мысль моя погружена». Вяземский. Положим, тут самоощущение частное, временное, но вот — у Баратынского — уже не состояние, а судьба, да не только своя: «…И ношусь, крылатый вздох, / Меж землей и небесами».
Это, заметим, почувствовано еще в золотую пору поэзии, при гармоническом Пушкине, в его свете, а мельком цитированный Бенедиктов и вовсе признает: «Нет! При распре духа с телом, / Между верою и знаньем, / Невозможно мне быть целым, / Гармоническим созданьем». Невозможно! Недоступно.
Межеумочное, повторю, состояние. Полупроснувшееся, полуверящее-полузнающее, полуощущающее под ногами твердую почву.
(Диагноз современной литературы, современной мысли, прежде всего общественной? Стоит подумать.)
…В 1924 году Юрий Тынянов написал статью «Промежуток» — о тогдашних поэтах. Слово, точь-в-точь подходящее и к нынешней обмелевшей поэзии, — даром, что в том «промежутке» жили, творили Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Цветаева, Ходасевич, Маяковский, Есенин. И о чем сетовал Тынянов? О том, что если «проза живет сейчас огромной силой инерции», то «для поэзии инерция кончилась. …Выживают одиночки». (Между прочим, чего лучше — особенно учитывая масштаб одиночек!)
Однако статья «Промежуток» как-никак о ситуации чисто литературной.. Но вот практически в те же дни, странно аукнувшиеся с нашими, Корней Чуковский в дневнике характеризует общественную ситуацию:
«Замечательнее всего то, что свободы печати (свободы слова. — Ст. Р.) хотят теперь не читатели, а только кучка никому не интересных писателей. А читателю даже удобнее, чтобы ему не говорили правды. И не только удобнее, но может быть выгоднее. Так что непонятно, из-за чего мы бьемся, из-за чьих интересов».
Вот это пострашнее, чем временные затруднения даже Мандельштама или Ахматовой.
Сегодня «инерция» — не в смысле «приписки к школе» (Тынянов), не сугубо литературное «внучка за бабку, бабка за дедку», а как духоподъемная сила — исчезла в самом обществе; ну скажем, порвалась, повредилась. Понятно, говорю не о фальшивой коммунистической идее, а о потребности внутренней свободы, хотя бы о тоске по ней, чего и коммунисты не сумели искоренить. (Вы только вспомните, сколько в хрущевскую наиробчайшую «оттепель» пробудилось свободных умов, новых талантов!)
У сдержанного понятия «промежуток» может быть и опасный синоним. Провал. Или — вакуум.
Вакуум, поглотивший — не сегодня, не вчера — даже покойного Солженицына, ставшего в интеллигентской среде предметом острот и анекдотов. Конечно, не в уничижительном для него смысле, и то, что последние годы он был практически отторгнут, не объяснишь никакими «превратностями характера» да и идей, свойственных таки великому лагернику. Разве что двухтомник о вечно больном в России «еврейском вопросе» взбудоражил публику.
Сами постыдно малолюдные похороны старались объяснить отпускным сезоном, дождем… Господи! Никакое цунами не помешало бы жаждущим толпам явиться, скажем, на проводы (да дарует им судьба Мафусаилово долголетие!) поп-идола или мегазвезды. Имя подставьте сами.
Но иного и нельзя было ожидать.
Почти полтора десятка лет назад в одной газете я опубликовал статью в преддверии возвращения «Исаича» под названием «Солженицын и мы». Нагло попросив читателя для начала сделать мысленное ударение на междометии. И попротяжнее: «мы-ы-ы…» — как голос из стада.
В ту пору, к примеру, священник-демократ заранее призывал избрать изгнанника президентом, замечательная правозащитница на худой конец соглашалась голосовать за того, на кого Солженицын укажет, и, признаюсь, меня раздражало немедленно провозглашенное звание «совесть России». То есть мы иждивенчески перелагали ношу совестливости на его плечи, и опять же легко, слишком легко (отчего никак не тщеславия ради вновь процитирую себя самого, давнего) было предвидеть: едва он станет говорить не то, что мы прогнозировали и программировали, мгновенно потеряем к нему интерес:
«Мы изготовились или, еще не расслышав, что он нам скажет, уже заглушать его слово воплем «ура» или ехидно экзаменовать «возвращенца», не понимая, что это нам предстоит экзамен. Нам придется доказывать свою способность не мерить большого (не охватить) человека своим стереотипом. Выяснить, насколько освободились от холопского счастья лицезреть ошибки тех, кого, как уверяем, любим больше самих себя. Понять, кто же мы, наконец. А Солженицын — что ж, он уже Солженицын, заслуживший, если захочет, сказать о себе пушкинским словом: «Свободы сеятель пустынный, / Я вышел рано, до звезды…» Вот только свобода наша непредсказуема, под ее солнцем, уже по словцу Герцена, «не только зеленеет трава, но и поднимается из сточных канав вонь…»
Говорить ли, что экзамен мы провалили? Даже на него не явились. Пуще того, успели напошличать: вы не поверите, оказалось возможным, отмечая юбилей Лебедева-Кумача («Я другой такой страны не знаю, / Где так вольно дышит человек»), пристегнуть к юбиляру — как раз по случаю кончины Солженицына, чуть не сказал, столь удачно подоспевшей к данному панегирику, — и автора «Архипелага ГУЛАГ»… Да с панегиристкой Еленой Ямпольской — бог с ней, может приписать Кумачу стихи Бориса Корнилова, еще одной жертвы вольно задышавшей империи Сталина, но солидное издание, «Известия», как не покоробилось, утвердив тандем Кумач — Солженицын заглавием «Две песни о Родине»?
Вот горе! Не ощущаем с уходом Солженицына дыры в нашем общественном самосознании, хотя так остро хотелось бы услышать его слово насчет того, что у нас произошло с Грузией. Независимо от того, согласился бы лично я или нет.
Все одно к одному: и уход пророка (состоявшегося, несостоявшегося, не о том речь, важнее, нуждаемся ли — ну не в мессии, а, скажем мягче, в духовном вожде), и свежекровоточащий разрыв с самой воспетой из бывших советских республик.
Бог знает, сколько — пятьдесят? Сто лет? — не забудется ожесточение в отношениях с любимой Грузией, но знаете, что по-особому горестно? Ибо неотвратимо.
Ах, мол, что за ужас: такая связь с русской литературой, Кавказ у Пушкина, Лермонтова, Толстого, Бараташвили и Пастернак, Руставели и Заболоцкий, наконец, непосредственное родство Александра Чавчавадзе и Грибоедова, сущая идиллия — словом, неужели все это уйдет в безвозвратное прошлое из-за пролитой крови, из-за вражды Путина — Саакашвили?
Уйдет, увы, вернее, не будет воспроизведено, но не только по этим причинам. Ушло бы и без них — вместе с прежней Грузией, с приходом той, где молодежь сплошь не знает русского языка, так что какие там Лермонтов с Пушкиным?
Не так давно, сострадая, слушал по «Эху Москвы», как милые мне люди Миша Козаков, Юра Рост, Олег Басилашвили уверяли, что не может такого быть, отношения должны возродиться, но, положа руку на сочувствующее сердце, ведь духовная, культурная, легендарная связь была у элиты с элитой (о, не в нынешнем пакостном смысле, присвоенном обитателями Рублевки и завсегдатаями Куршевеля). У российского обывателя был свой образ торгующего грузина — в кепке-аэродром, охочего до московских блондинок и по кличке Лавровый лист…
Но что из всего этого следует? Надежда, что со временем — теперь, к сожалению, неблизким — отношения наши с Грузией станут не хуже, чем с Данией или Швецией. Отношениям любовно-верхушечным — поэтов с поэтами, театров с театрами — не должны помешать никакие политики, но «былого нельзя воротить».
Лучше бы это сознавать со всей трезвостью, без завышенных упований и связанных с ними истерик, надеясь — и деятельно тому помогая, — чтобы промежуток не превратился в бездонный провал, в разрыв, когда рваную рану уже не зашьешь. Идет ли речь о бывшей «дружбе народов» или о порвавшейся (ослабевшей?) российской духовной традиции, что подтвердилось, в частности, нашим отношением к жизни и смерти Солженицына.
Даже сумрачный пессимист Случевский, сказав о «тьме безвременья», утверждал: «Должны мы превозмочь». Но как научиться превозмогать — и что! Безвременье, где, как в густом тумане, ни ориентиров, ни путеводного светила, ни самого пути! — как, говорю, если наш гениально чуткий к порче язык, и тот выдает неспособность непосредственно чувствовать, прямо видеть, глядя на мир косо и сбоку: «видим о том», «понимаем о том», «любим о том»?..
Категория: Психология. | Добавил: sveta (08.09.2008)
| Автор: Петр Саруханов
Просмотров: 2003
| Рейтинг: 0.0 |
Вы овладеете английским!
Вы верите, что всего за несколько часов можно понять, как поставить правильное произношение, не изучая долго и нудно теоретическую фонетику, а всего-лишь поймав "фокус" языка?
Вы верите, что за несколько часов можно понять всю систему английских времен, которую безуспешно учат годами в школе, институте или на курсах?
Вы верите, что вместо скучных учебников можно заниматься по Вашим любимым фильмам и сериалам, испытывая при этом восторг и наслаждение от занятий английским?
Мы не только верим, а и твердо убеждены, так как уже сотни людей прошли по этому пути и поделились с нами своми успехами и достижениями!
И мы верим в Вас, потому что Вы легко научились говорить на языке, который на порядок сложнее английского!
Поэтому более простым и логичным английским Вы овладеете гораздо быстрее и легче! Конечно,если будете делать это правильно, естественным путем - моделируя носителей языка. Руководствуясь при этом не громоздкими правилами, а простыми и понятными визуальными моделями!
Получите бесплатно материалы - подпишитесь на рассылку!
Получите результат немедленно - приступайте к занятиям прямо сейчас!
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
Главная страница 
«Надоело да и, казалось бы, поздно насмешничать над засорившей речь что обывателей, что интеллектуалов сорняковой оговоркой «как бы»; шаржированный вариант: «Я как бы похоронил как бы родственника». Так что я, помнится, необдуманно возликовал, когда треклятое «как бы» вдруг вытеснилось рефреном «на самом деле», — чем черт не шутит, подумалось, может, говорящая масса нюхом почуяла пародийную пошловатость зыбкой картины существования, которую сами себе и рисуем?
