О неизбежности происхождения человеческого языка 1
Мы публикуем стенограмму лекции известного специалиста по сравнительно-историческому языкознанию, старшего научного сотрудника Института востоковедения РАН и кафедры теоретической и прикладной лингвистики Филологического факультета МГУ, кандидата филологических наук Светланы Бурлак, прочитанной 4 сентября 2008 года в клубе — литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру».
Лекция Светланы Бурлак
Я рискую предложить вам тему "о неизбежности происхождения человеческого языка". Тема, надо сказать, очень животрепещущая, почти как "есть ли жизнь на Марсе?" – проверить никто не может, но всем интересно знать. Человеку вообще свойственно стремление узнать причину всего сущего. И это стремление сыграло весьма важную роль, в том числе и в происхождении языка. Я рискую выступить перед вами с такой темой, потому что за последние годы обсуждение ее вышло, в общем, на вполне научный уровень. Уже накоплено огромное количество данных в самых разных науках: и в генетике, и в антропологии, и в этологии, и в когнитивной науке – так что теперь невозможно построить безответственную "сказочную" гипотезу, потому что такая гипотеза неминуемо разобьется о какие-то факты. И это хорошо. Сразу оговорюсь, что обозреть все гипотезы мне будет не под силу. Поэтому если про какую-то интересную вам гипотезу я ничего не скажу – просто потому что не успею, – то у вас будет возможность задать мне вопрос после лекции.
Сразу скажу, что я не буду рассматривать креационистскую гипотезу о том, что язык был привнесен извне – какими-то высшими силами. Не только потому, что это ненаучно, но еще и потому, что такая гипотеза представляет эти высшие силы очень убогими, создавшими настолько никудышный мир, что за ним надо все время бегать и "подкручивать колесики", чтобы все работало. Я считаю, что мир создан так (неважно, кем и чем создан), что "колесики подкручивать" не надо, все работает само. И тема моя именно поэтому звучит "О неизбежности происхождения языка". Я попытаюсь показать, что возникновение человеческого языка было неизбежным результатом эволюции, что другого пути просто не было.
В качестве эпиграфа к докладу я взяла цитату из Б.Ф. Поршнева: «В науке нет такого запретного соседнего или дальнего участка, где висела бы надпись: «Посторонним вход воспрещен». Ученому все дозволено – все перепроверить, все испробовать, все продумать, не действительны ни барьеры дипломов, ни размежевание дисциплин. Запрещено ему только одно: быть неосведомленным о том, что сделано до него в том или ином вопросе, за который он взялся».
Для того, чтобы говорить о языке с эволюционистских позиций (а я именно это намереваюсь сделать), надо понимать, во-первых, что такое язык, и, во-вторых, что такое эволюция.
Может быть, это прозвучит парадоксально, но у лингвистов определения языка нет. Они сами как-то интуитивно понимают, чем они занимаются, и им этого хватает. Для каких-то ясных случаев интуиции достаточно, а на неясные случаи определения нет. И это объяснимо, потому что слово "определить" – от слова «предел». Определить – значит положить пределы, а пределы языка в точности неизвестны. Одна из наиболее известных попыток определить, что такого есть в человеческом языке по сравнению с другими коммуникативными системами, принадлежит американскому лингвисту Ч. Хоккету.
Хоккет выделил такие универсальные свойства языка:
– Семантичность: некоторые элементы языка соотносятся с какими-то элементами окружающего мира. С этим связана произвольность языкового знака – слова в языке независимы от тех природных реалий, которые они обозначают.
– Открытость. Наша коммуникативная система – открытая. Если мы возьмем какую-нибудь коммуникативную систему животных, ну, скажем, хорошо известную коммуникативную систему обезьян-верветок, у которых есть сигналы предупреждения об опасности – на орла, на леопарда и на змею, – то это закрытая система. Вставить туда еще какой-нибудь предупреждающий сигнал у верветок не получится. А человек может добавлять новые сигналы в свою коммуникативную систему в течение своей жизни. Говорится еще о продуктивности языка: из фиксированного набора исходных единиц мы можем составить бесконечное количество сообщений, – и о бесконечности: мы можем составлять сообщения неограниченной длины.
– Культурная преемственность – это понятно.
– Перемещаемость – возможность говорить не только о том, что имеет место здесь и сейчас.
– Дискретность: между языковыми знаками не бывает плавных и незаметных переходов. Любые языковые знаки отличаются друг от друга хотя бы на какой-то, как лингвисты говорят, дифференциальный признак. Например, фразы «Это дом» и «Это том» отличаются друг от друга на звонкость-глухость первого согласного в словах «дом» и «том».
У животных – у многих – сигналы не дискретны. Не дискретны все сигналы, связанные с эмоциями, – чем сильнее эмоция, тем сильнее сигнал. Но у некоторых видов животных есть коммуникативные системы, которые действительно дискретны. Вот, в частности, система верветок вполне дискретна. И там нет плавных и незаметных переходов от сигнала "орла" к сигналу "змеи" или от сигнала "змеи" к сигналу "леопарда". У сусликов (наиболее эволюционно "продвинутых") тоже система дискретная: свист – это "опасность сверху", щебет – это "опасность с земли". И переходов нет. У более примитивных видов сусликов используется недискретная система: чем больше особь боится, тем меньше в ее вокализации щебета и больше свиста.
– Важное свойство языка – это уклончивость. Наша коммуникативная система позволяет нам выражать не только то, что мы считаем правдой, но и то, что не считаем правдой ни мы, ни наш собеседник. Это позволяет нам не только сочинять сказки, но и формулировать научные гипотезы, потому что когда гипотеза формулируется, то исследователь и сам еще может быть не уверен в том, что она правильна. И слушатели могут быть не уверены в том, что она правильна. Но коммуникативная система дает возможность сформулировать эту гипотезу, поскольку мы не связаны необходимостью жестко следовать тому, что считается правдой на данный момент. А когда гипотеза сформулирована, ее можно осмыслить, продумать, проверить и так далее.
– Рефлексивность – это возможность рассуждать на языке о самом языке – то, чем мы сейчас заняты.
– Двойное членение: из знаков составляются знаки, а минимальные знаки состоят из отдельных элементов, которые знаками не являются.
– Иерархичность – тоже понятно.
– Имена собственные есть в любом языке, это тоже понятно.
– Шифтеры – это такие слова, которые меняют свое значение в разных актах речи. Когда я говорю, то, слово «я» означает меня, Светлану Бурлак. Когда будет говорить, допустим, Борис Долгин, то, если он скажет слово «я», это будет обозначать уже не меня, а его.
– Независимость смысла языковых знаков от их физического носителя: одну и ту же информацию мы можем передать и устно, и письменно, и жестовым языком глухих, и азбукой Морзе, и т.д.
Борис Долгин: Я не уверен, что всем было понятно насчет культурной преемственности. Речь ведь о том, что язык передается из поколения в поколение именно культурным образом, а не генетически.
Светлана Бурлак: Да. Речь идет о том, что язык передается не генетическим путем. Действительно, любой человек может выучить любой язык, если в соответствующий период своей жизни, в раннем детстве, он получит доступ к этому языку. И какие у него гены, какие у него биологические родители, будет неважно.
Дальше, естественно, встал вопрос: а верно ли, что эти свойства отличают человеческий язык от коммуникативных систем животных? Может быть, у них тоже есть что-то подобное?
Ну, во-первых, животные бывают разные. Гуманитарии часто говорят: человек и "животные", объединяя всех представителей животного мира воедино. А биологи говорят о разных видах, потому что у разных видов коммуникативные системы действительно бывают устроены очень по-разному, даже в рамках одного семейства или рода могут быть существенные различия.
Оказалось, что у животных многие из перечисленных признаков имеются, отчасти я этого уже касалась.
Произвольность знака возникает в коммуникативной системе всякий раз, когда действие отрывается от непосредственной биологической пользы и переходит в коммуникативную сферу. Там уже главным становится то, чтобы его лучше распознали детекторы – такие устройства в мозгу, которые распознают некоторые характеристики окружающей действительности. Детекторы устроены довольно примитивно, поэтому то, что они должны распознавать, должно быть устроено достаточно контрастно, выпукло, выраженно. И когда какое-то действие начинает отбираться именно на распознаваемость детекторами, оно становится очень, по выражению одного этолога, "раскоряченным".
Двойное членение также можно усмотреть в коммуникативных сигналах животных. Можно его усмотреть, например, в песне певчих птиц, можно его усмотреть в позных сигналах, потому что поза состоит из движений разных частей тела, а каждое движение отдельной части тела никакой сигнальной информации не несет – информация появляется, только когда они производятся в комплексе и животное удерживает их достаточно приличное количество времени. А из таких отдельных сигналов при помощи либо диалогов – обменов поз друг с другом, – либо, как у серого гуся в триумфальной церемонии – смены таких сигнальных поз одной особью – порождается смысл большего масштаба.
В общем, почти все есть. И особенно хорошо это подтвердили так называемые "языковые проекты" – опыты по обучению человекообразных обезьян различным языкам-посредникам. Вот Уошо, чей портрет вы видите на слайде, обучалась американскому жестовому языку глухонемых, правда, в несколько модифицированной версии. Действительно, каждый жест соответствовал тому слову, которому он соответствует в языке глухонемых. Но в языке глухонемых есть не только слова. Там есть еще грамматика. Люди без лингвистического образования зачастую под "языком" понимают слова, и только слова. Помните: "Что вы читаете?" – "Слова, слова, слова!"? На самом деле вы читаете не слова, а предложения, а в предложениях есть грамматика. И это вещь существенная. В том, что учила Уошо, грамматика соответствовала скорее устному английскому, чем настоящему амслену. Поэтому носители амслена, настоящие глухие, у которых этот язык был родной, жаловались, что они не могут понять Уошо, не видят никакой жестовой речи, хотя тренеры-экспериментаторы вполне ее понимали.
На следующем слайде вы видите не менее великого примата – бонобо Канзи. То, что перед ним раскрыто, – это клавиатура с лексиграммами. Каждый квадратик в этом альбоме – это слово. Очень и очень абстрактный символ. (Я бы, кажется, столько не запомнила, а он запомнил.) И при помощи этих символов он может, тыкая в них пальцем, как вы видите на слайде, общаться со своим тренером. Он, кстати, понимает устный английский, поэтому отвечать ему можно просто по-английски. Притом, что устному английскому его никто не учил, он сам научился.
Про языковые проекты я подробно рассказывать не буду. Про это есть большая и хорошая книга З.А. Зориной и А.А. Смирновой «О чем рассказали говорящие обезьяны». И если вы хотите узнать подробности о языковых проектах, читайте эту книгу, она очень хорошая, не пожалеете.
Существенно отметить вот что: практически всеми теми свойствами, которые назывались уникальными для человеческого языка, – какое ни возьми, – обезьяны успешно овладели. Им оказались доступны и дискретность, и уклончивость, и возможность делать знаки из знаков и членить знаки на элементарные составляющие, не имеющие собственного смысла. Жесты языка глухих членятся на элементарные составляющие, так называемые хиремы. Отдельная хирема никакого смысла не несет, но совокупность хирем дает жест, а жест – это уже слово, а слово – это смысл. Они умеют шутить, ругаться, причем никто их этому не учил, они догадываются сами. Тем не менее, о том, что они полностью овладели человеческим языком, говорить не приходится. Говорят обычно, что они овладели человеческим языком "примерно на уровне 2-летнего ребенка" – а это та стадия детской речи, которая предшествует настоящему языку. И здесь как раз очень нехорошо, что у лингвистов нет определения языка, потому что биологи, предъявляя достижения "говорящих" обезьян, спрашивают, язык это или не язык, – а лингвистам и ответить нечего. И нередко отвечают, как в известном анекдоте: "Неплохо, но не Ойстрах!". Поэтому возникла необходимость сформулировать уникальные свойства языка как-то по-другому, так, чтобы достижения даже самых одаренных обезьян под это не подходили.
Американские лингвисты С. Пинкер и Р. Джэкендофф сформулировали такие уникальные свойства языка (вы их видите на слайде).
– Речепроизводство, подконтрольное воле. У нас действительно речь управляется корой головного мозга. У обезьян вся вокализация, вся звуковая коммуникация – это чистые эмоции, которые управляются из подкорки.
– Фонетический анализ: мы способны проводить довольно тонкие различия между звуками языка. Например, «д» и «т» в словах «дом» и «том» отличаются друг от друга минимально, – и тем не менее мы способны их не перепутать. И мы способны не просто проводить различия между «д» и «т», предъявленных как отдельные стимулы, а опознать любой из этих звуков в потоке речи – очень быстрой, где зачастую даже «д»-то никакого нет, а есть только переходы к нему от соседних звуков.
– Фонология. Звуки языка организованы в систему. Тот же признак "глухость–звонкость" проходит через весь русский язык. Есть несколько непарных согласных, но большинство все-таки имеют пары. Признак "твердость–мягкость" проходит через весь язык. Есть и другие признаки, про которые я сейчас не буду рассказывать. У животных, вроде бы, не обнаружено коммуникативных систем, в которых бы набор минимальных незначимых элементов, на которые членятся знаки, образовывал какие-то подобные ряды.
– Аффиксальное словообразование (не во всех языках реально используется, но, тем не менее, все люди к этому способны): добавить к слову какой-то кусок, который не является словом, а является, скажем, приставкой или суффиксом, и получить новое слово: ехать – приехать, говорить – разговор и т.п.
– Есть некоторые слова и части слов, которые не соответствуют никаким элементам окружающей действительности, а служат для связи слов в предложении. Например, союз «и» или падежные окончания.
– В синтаксисе есть иерархические связи. Возможно, вы слышали про "непосредственные составляющие". Слова бывают главные, бывают зависимые. Но в это я сейчас тоже углубляться не буду.
– Информация о сочетаемости, встроенная в значение слов – не всякое слово со всяким может сочетаться.
– И еще одно свойство, которое есть у человека, но которого, вроде бы, не демонстрируют даже антропоиды в языковых проектах, – это желание обнаруживать слова. Нередко даже на доречевой стадии ребенок задает вопросы о том, как называется тот или иной предмет. Мой сын на соответствующей стадии просто тыкал пальцем во все подряд и произносил, не раскрывая рта: "Км?". Потом – через некоторое время – перестал. После этого, когда он начал говорить, он все эти слова уже знал. На этом примере достаточно наглядно видно, как у человека работает желание обнаруживать слова.
Еще одно важное свойство языка – его достраиваемость. Мы не учим язык, когда мы овладеваем им в детстве, – мы его достраиваем. Увидели некоторые формы – и уже можем достроить пропорцию. Например, в той пропорции, которую вы сейчас видите на слайде, вы, очевидным образом, с легкостью достроите форму тиранозаврами. И это очень важное свойство языка. Вроде бы, больше ни у какой коммуникативной системы такого свойства нет. Даже у тех языков-посредников, которыми овладевают антропоиды, свойство достраиваемости не обнаружено.
Следующий вопрос – является ли язык врожденным. Если у нашей коммуникативной системы имеется такое количество нетривиальных свойств, может быть, все это в нас уже заложено от рождения, запрограммировано генетически? С этим связана идея "языкового органа" – такого участка мозга, который занят только языком и не выполняет никаких других задач. Сначала казалось, что так оно и есть. На слайде вы видите схематическое изображение мозга, черными стрелочками указаны зона Брока и зона Вернике, которые действительно играют очень большую роль в обеспечении языка. Они обычно бывают в левом полушарии, хотя и не всегда. И поражение этих зон действительно вызывает афазию. Но как выяснилось, когда разрешающие способности приборов несколько увеличились, во время использования языка – и устного, и письменного, и жестового – активируются далеко не только эти зоны. Вот посмотрите, здесь, на следующем слайде, показаны те области, которые активируются во время устной речи. Можно видеть, что это далеко не только зона Брока и зона Вернике.
Как не устает повторять в своих лекциях и интервью Татьяна Владимировна Черниговская, в мозге связано все со всем. И при устной речи, когда мы слышим слово, у нас немножко возбуждаются нейроны, которые распознают соответствующий предмет на вид, на запах, на слух, на вкус, если этот предмет имеет вкус. Активизируются какие-то нейроны, ответственные за поведенческие программы, связанные с этим предметом. И это очень важно, потому что мозг, собственно, для того и сделан, чтобы формировать поведенческие программы, чтобы от вида, запаха, вкуса, осязания и т.д. могла запуститься соответствующая поведенческая программа. Язык просто встраивается в эту систему. Если до языка поведенческая программа могла запускаться от внешних чувств, то с появлением языка те же самые поведенческие программы обретают возможность быть запущенными еще и от слов – звучащих, увиденных в виде жестов или написанных.
Следующий вопрос – это вопрос о том, не существует ли "гена языка"? Ведь что-то врожденное в языке явно есть, какая-то способность к овладению им, по крайней мере. "Гены языка" действительно находят, и чем дальше, тем больше. Но это связано со многими разными причинами. Дело в том, что возможность существования языка обусловлена слаженной работой очень многих механизмов. И сбой в любом из них будет вызывать проблемы с языком. Если нарушена зона Брока, которая отвечает за последовательности действий, то, соответственно, не будет последовательностей действий. Не будет, во-первых, последовательностей артикуляционных действий, которые производят звук за звуком, так что получается слово, и потом предложение. И не будет понимания грамматических последовательностей (соответственно, будут трудности с синтаксическим анализом). Если повреждена зона Вернике, то будут проблемы с хранением в памяти (и извлечением из памяти) образов этих слов. Если повреждена, например, оперативная память, человек не сможет анализировать предложения, потому что целое длинное предложение у него просто в оперативной памяти не уместится. А значит, он не сможет обобщить какие-то сведения о том, как устроено такое предложение. Если не будет в полном объеме реализован тонкий контроль дыхания, то трудно будет, например, подавать воздух на голосовые связки не весь сразу, а порциями. К тому же для правильного речевого дыхания, как установил отечественный исследователь Н.И. Жинкин, необходимо еще совершать так называемые "парадоксальные" движения диафрагмы (парадоксальными они называются потому, что на выдохе производятся движения, соответствующие вдоху). Это позволяет компрессировать звучание в обозримые для слуха рамки. Механизмов, так или иначе связанных с функционированием языка, достаточно много. И, соответственно, если гены могут влиять на любой из них, они тем самым будут влиять и на язык.
Нередко, когда рассуждают о происхождении языка и вообще об эволюции человека (и даже вообще просто об эволюции), эволюцию воспринимают прежде всего как последовательный ряд мутаций: заменится в молекуле ДНК какой-нибудь один нуклеотид на другой, или, к примеру, переставится какой-нибудь кусочек наоборот или на другую хромосому, или вовсе отрежется, – и появится у организма новое свойство. А дальше, если это свойство окажется полезным, то соответствующий ген будет передаваться и передаваться. Но на самом деле развитие устроено сложнее. Отбор работает не с генами. Отбор работает с фенотипами (фенотип – это совокупность внешних признаков организма). Какими генами достигнут соответствующий фенотип, природе не важно. Главное, чтобы получился "удачный" фенотип.
Вы верите, что всего за несколько часов можно понять, как поставить правильное произношение, не изучая долго и нудно теоретическую фонетику, а всего-лишь поймав "фокус" языка?
Вы верите, что за несколько часов можно понять всю систему английских времен, которую безуспешно учат годами в школе, институте или на курсах?
Вы верите, что вместо скучных учебников можно заниматься по Вашим любимым фильмам и сериалам, испытывая при этом восторг и наслаждение от занятий английским?
Мы не только верим, а и твердо убеждены, так как уже сотни людей прошли по этому пути и поделились с нами своми успехами и достижениями!
И мы верим в Вас, потому что Вы легко научились говорить на языке, который на порядок сложнее английского!
Поэтому более простым и логичным английским Вы овладеете гораздо быстрее и легче! Конечно,если будете делать это правильно, естественным путем - моделируя носителей языка. Руководствуясь при этом не громоздкими правилами, а простыми и понятными визуальными моделями!
Получите бесплатно материалы - подпишитесь на рассылку!
Получите результат немедленно - приступайте к занятиям прямо сейчас!
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
Главная страница 
Мы публикуем стенограмму лекции известного специалиста по сравнительно-историческому языкознанию, старшего научного сотрудника Института востоковедения РАН и кафедры теоретической и прикладной лингвистики Филологического факультета МГУ, кандидата филологических наук Светланы Бурлак, прочитанной 4 сентября 2008 года в клубе — литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру».
