Л.Б.: А как же вы продолжали учиться в таких обстоятельствах? Когда ты ложишься спать, закрываешь глаза – и тебя накрывает ужас.
Р.Ф.: Это было очень тяжело, но не тогда, когда я ложилась спать. Это случилось, когда я поехала в дом отдыха на зимние каникулы. Родители тогда ни о чем не знали, я им еще не сказала. Они никак не могли понять, почему я потеряла аппетит. А я все время пребывала в состоянии страха, потому что обвинение уже было предъявлено.
Вызвали мать одной из девочек, работавшую в «Правде». Секретарь нашей парторганизации – журналист и пьяница, который когда-то вместе с ней работал, сказал ей, что нам вменяется участие в контрреволюционной организации. Я узнала это от нее. Мы тогда сдали зимнюю сессию, и я поехала отдыхать. Я очень хорошо помню, как стою на лыжах посреди совершенно безлюдной поляны и чувствую, что меня охватывает смертный холод. Меня охватывает страх, который лишает человека возможности действовать, соображать – абсолютный ужас. Вот это я помню очень ярко. Думаю, что это было на втором курсе.
Конечно, было очень трудно в такой ситуации учиться. После этого для меня университет, факультет и друзья, кстати, потеряли всякую притягательность. Как это не дико сейчас говорить, было тотальное предательство с их стороны.
Л.Б.: Почему же «дико говорить»?
Р.Ф.: Они же не понимали ничего, как и я не понимала ничего. Любимая преподавательница перестала называть меня по имени, перестала меня вызывать на занятиях. Достаточно было один раз обсудить нас на факультетском бюро, и мы превратились в отщепенцев. Друг с другом мы тут же перестали дружить, это получилось само собой, я даже не могу описать, как это произошло. На филфаке люди здоровались за руку. Вдруг обнаружилось, что люди, с которыми я не была в самых близких отношениях, руки мне не подают.
Л.Б.: Боялись, ведь можно было и заразиться.
Р.Ф.: Да. Я не знала, что можно оказаться в такой пустоте. Я перестала любить факультет напрочь.
Л.Б.: А языки?
Р.Ф.: Я не перестала интересоваться тем, чем я занималась, но я понимала, что травли не избежать. Там был такой замечательный профессор, Самарин, о котором потом все говорили: «Что вы хотите – он убийца». Позже об этом Гаспаров хорошо написал. Когда Самарин завалил меня на экзамене, я поняла, что он все знает. А ведь еще не было ни одного комсомольского собрания.
Л.Б.: Значит, человек был связан с кем надо.
Р.Ф.: Конечно. Никто мне не сочувствовал и не поддерживал меня, кроме одного человека. Я об этом написала в своей книге. Этот человек, слава Богу, жив, я его люблю, я его разыскивала, я на всю жизнь ему благодарна. Хотя сам он не считает, что что-то выдающееся сделал. Имя этого человека названо и об этом написано в нескольких местах (воспользуюсь случаем назвать его еще раз – это Николай Алексеевич Федоров).
В группу назначали агитатора, он должен был проводить политинформацию и за чем-то следить, за чем – я не знаю. Мы были дружны, а наши девицы были в него поголовно влюблены. Так вот, он был единственным человеком, который поддерживал меня до тех пор, пока это не кончилось. Единственным!
Л.Б.: Как после этого не возненавидеть человечество? Я бы веру в людей утратила тут же.
Р.Ф.: Я утратила всякое внутреннее соотношение со своим факультетом. Я с тех пор никогда не была ни на одном собрании, ни на днях открытых дверей, ни на юбилеях факультета – ни на чем бы то ни было. Для меня это история, которую я не могу забыть. Но я училась дальше, и даже не без удовольствия; у меня не было ни с кем плохих отношений.
Л.Б.: Но и близких не было?
Р.Ф.: И близких не было.
Л.Б.: Наверное, это состояние начало таять после прихода в библиотеку, когда вы оказались в качественно другом окружении? И конечно – любовь.
Р.Ф.: Да, это было центральным. Во-первых, мой муж был меня существенно старше, а, во-вторых, его жизнь сложилась достаточно драматично уже к тому моменту.
Л.Б.: А сколько ему лет было?
Р.Ф.: Он 1924-го года, значит, разница в семь лет – достаточно большая. У него жизненный опыт был совершенно другой: он же вырос в городе, который назывался Свободный, он и сейчас еще существует. Это город, где не было свободных людей вообще. Это то, что теперь называется БАМ, только он строился с той стороны.
Л.Б.: Его тогда не построили, потом опять не построили. Тогда его зэки строили, потом – комсомол.
Р.Ф.: Именно. Это не «Дальстрой», это ГУЖДС – управление, которое принадлежало понятно кому, понятно, кто туда попадал, и понятно, что это были за люди. Вот я писала об Анциферове и вдруг натолкнулась на фамилию человека, которого я знала, потому что он был другом родителей мужа. Бывал у нас дома и вместе со мной был на защите моего мужа, когда он защищал кандидатскую диссертацию. Его звали Мариенгоф Георгий Дмитриевич, инженер очень крупный. Он имел диплом инженера, который он получил, скажем, в Льеже. Этого было достаточно. Так что у моего мужа был немалый опыт. Он не хотел быть членом партии, но его поставили перед выбором: либо он вступает в партию, либо уходит из аспирантуры.
Л.Б.: А разве обязательно аспиранту быть членом партии?
Р.Ф.: Парадокс эпохи, который невозможно объяснить даже через много лет, состоит в том, что никаких законов, которые действовали бы везде и одинаково, не было. Штука в том, что законы и правила, не прописанные нигде, действовали с такой же жесткостью, как в какой-нибудь Америке действуют писаные законы. Только они для каждого места были свои, никто не мог угадать, какие они будут. «Вы отличник – мы вам предлагаем вступить». А он не хотел, но вступил, а потом его исключили. Исключили за «недонесение», что его отец сидел. Но у отца была снята судимость, у него был орден Красного знамени за Беломоро-Балтийский канал, где тот был десятником. У него не было высшего технического образования.
Таких было много, достаточно было окончить гимназию, чтобы стать кем-то. А он ее в свое время закончил. Два дяди у моего мужа были репрессированы – один погиб, другой вернулся уже в конце 50-х. По законам советским такая вещь, которая называется «снятие судимости», означает, что вы не пишете в анкете, что вы сидели. Для этого ее и снимают.
Л.Б.: Снимают ограничения, которые накладывает наличие судимости.
Р.Ф.: Совершенно верно. Другое дело, что вы силою обстоятельств вынуждены оставаться в этой системе. Ну как? ГУЖДС – оно же состояло не только из людей, которые занимались тем, что расстреливали по темницам. Оно в значительной мере состояло из людей, которые заказывали в Бельгии нужные рельсы и обеспечивали их доставку. Они строили. Там были совершенно разные люди, за всю свою жизнь они могли ни разу не встретиться друг с другом. Особенно те, кто выискивал, кого следует посадить, и те, кто отвечал за схемы, чертежи, насыпи, грунт и так далее. Они имели все шансы не встретиться нигде и никогда.
Сейчас это невозможно объяснить, но механизмы, которые вас затягивали, вязали по рукам и ногам, – они не были прописаны нигде. Если с вас снимали судимость, формально вы были свободным человеком. Но если вы говорили, что хотите переехать из этого города в Москву или, предположим, в Самару, вам отвечали, что это вряд ли возможно. Не светит вам никакая Москва. И непонятно, на кого жаловаться и куда писать.
Л.Б.: Как в советском анекдоте: «Имею ли я право? – Имеете».
Р.Ф.: Да, да, да. Ведь меня же никто не просил писать, какого цвета у меня глаза. Ну, карие. А потом мне могут сказать: «А что же вы не написали, что у вас глаза карие?» А карие глаза – большой порок. Это совершенно то же самое.
Л.Б.: Значит, мужа вашего исключили?
Р.Ф.: Исключили. Он уже был болен диабетом, а теперь у него начался туберкулез. Вы представляете, какой это был шок для него? Он был исключен из партии в Москве. И это с такой биографией! Это был 1946 год. То есть все случилось вместе. Вот такая у нас была счастливая семья.
Л.Б.: Начало семейной жизни исключительно оптимистическое.
Р.Ф.: Мы познакомились, и ему было очень тяжело психологически: он боялся, что эта история не закончилась, несмотря на то, что формально она была завершена.
Л.Б.: Почему-то вспоминается: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью».
Р.Ф.: Если бы он был жив, я не могла бы вам этого рассказать. Я же его похоронила в начале мая.
Л.Б.: Почему не могли?
Р.Ф.: Для себя он считал нужным это похоронить раз и навсегда и никогда об этом не рассказывать.
Л.Б.: Знаете, что меня поражает, Ревекка Марковна? Вытеснение этих вещей, очень мощное вытеснение характерно для всей нашей страны. В частности, оно приводит к тому, что трансляции представлений о прошлом совершенно не происходит.
Р.Ф.: Я боюсь, что действительно не происходит, но по более глубоким причинам.
Л.Б.: Конечно, существует масса разных причин, но эта – в том числе.
Р.Ф.: Да, скелетов в шкафах много. Но, так или иначе, ему было не занимать мужества притом, что это был тихий ученый человек. Он стал думать, что ему делать. Кто-то посоветовал, что нужно добиваться восстановления по партийной линии, поскольку с ним поступили незаконно. В партии законы как раз соблюдались, правда, свои законы. Он пошел к партследователю – такая была должность. Была партийная комиссия, и были партследователи, которые проверяли, насколько справедливы наложенные на членов партии взыскания или партийные воздействия. И партследователь со Старой площади такого взыскания не утвердил, даже ему показалось, что это чересчур.
Л.Б.: Наверное, поэтому, когда у вас начались мытарства с докторской диссертацией, муж мог вам посоветовать, как себя вести в такой ситуации. Ведь он прошел через все это.
Р.Ф.: В общем, муж отделался строгим выговором. С этим строгим выговором он ушел из аспирантуры. Не помню сейчас, сам он ушел или его вынудили уйти. Так или иначе, защищался он существенно позже. В результате на работу он устроиться не мог: его никуда не брали, так же, как не брали потом меня. Человек со строгим выговором по партийной линии не мог устроиться на работу. Он не мог никуда уехать, потому что с его состоянием здоровья вообще не о чем было говорить. Но ведь надо было где-то работать. Он пришел в какую-то организацию, руководителем которой был брат Ногина, чьим именем была названа площадь в Москве, а потом станция метро.
Посмотрев анкету мужа, он сказал: «Строгий выговор? Хорошо, будем вместе снимать». Это был человек другого поколения, из поколения тех немногих партийцев, которые каким-то чудом уцелели. Его не интересовал выговор, данный черт знает за что. Ему нужен был работник, и он его взял. По крайней мере, муж нашел работу более или менее по специальности.
Л.Б.: Потом вы окончили университет, и у вас тоже не было возможности поступить в аспирантуру.
Р.Ф.: Я вечерами помогала мужу чертить, чтобы он смог раньше защититься. Для этого я научилась считать на логарифмической линейке.
Жили мы в коммунальной квартире, где у нас не было нормальной комнаты – была выгородка из выгородки. Я до сих пор не могу понять, как это все реально происходило. Но если бы мы вовремя не встретились, я не очень понимаю, как бы это все дальше выглядело. Ведь начались просто повальные аресты врачей – это была осень-зима 52-го года. Помню, я прихожу со свидания, мама открывает дверь, а у нее голоса практически нет. Она мне говорит в передней, что посадили очень близкого друга нашей семьи [это был Мирон Семенович Вовси – Р.Ф.]. До сих пор у нас на даче стоят его вещи. Все это каким-то образом нужно было пережить. Причем я не могу сказать, что считала это логическим продолжением, допустим, моей истории.
Л.Б.: То есть вы эти события не связывали друг с другом?
Р.Ф.: Нет.
Л.Б.: Но как же это можно было не связать?
Р.Ф.: Вот в том-то и дело. Вся система существовала на том, что происходили какие-то невероятные вещи. Вам никогда не приходилось читать дневник Ясперса? Это самое близкое, что я могу сопоставить с невозможностью логически соединить несоединимые вещи.
Л.Б.: Наоборот, логически это вполне соединимо.
Р.Ф.: Смотрите, крупный психиатр, профессор. Но физически он не мог исполнять обязанности врача так, как это понимали тогда в Германии, то есть не мог жить при больнице: у него было больное сердце. Поэтому его материальное положение было достаточно неопределенным. Когда пришли немцы, он лишился права на практику: жена его была еврейкой, хотя сам Ясперс принадлежал к чистокровным арийцам. У него осталась только мизерная пенсия. И в это время Ясперс писал в дневнике, что он никак не может решиться уехать, потому что эмиграция – это нужда и зависимость, а он стар, у него уже нет сил. С одной стороны, он должен это сделать ради жены, поскольку она уж точно погибнет в Германии. С другой – он не может представить себе ситуацию, когда он становится никем, выезжая из Германии с пустыми руками. Логически рассуждая, первое, что Ясперс должен был сделать, – это немедленно уехать, пока была такая возможность.
Л.Б.: Многие так и сделали.
Р.Ф.: Он был человеком необычайно ясного ума, психиатром мирового масштаба, философом. Он мыслил в терминах очень логичных, и, тем не менее, Ясперс не мог решиться на этот шаг. До гибели оставалась уже соломинка, уже волосок… Жена его легализована как жена настоящего немца, но он понимает, что все это слишком непрочно.
Тем не менее, они не уехали. Ясперс и его жена выжили только потому, что их освободили американцы. Немцы должны были придти вот-вот, допустим, это было запланировано на 6-ое, а американцы высадились 5-го или 4-го, говоря условно. Логически объяснить такое поведение совершенно невозможно, это нужно объяснить только психологически. Человек находился в состоянии такого стресса, травмы, что для него принятие такого решения было психологически невозможным. Для этого ему, по крайней мере, должно было быть лет на тридцать меньше. Эти предельные состояния трудно описать, в них можно только поверить.
Вот вы имеете перед собой такую перспективу, что вас посадят. – Что ж, остается пойти и повеситься. Вот это я помню очень хорошо.
Л.Б.: Такие случаи бывали, хотя редко, конечно.
Р.Ф.: Если бы у меня не было романа, который меня совершенно захватил, я бы просто не выжила. Помню, как будущий муж провожает меня домой вечером, и я говорю ему фразу: «Не может быть, человек же ни в чем не виноват». А он мне в ответ: «Невиновность еще никогда не была основанием для того, чтобы человека не посадили». Что-то в этом духе, точно не помню.
Л.Б.: Он был взрослее вас.
Р.Ф.: Да, он был взрослее меня на порядок. Потом, когда мы уже были женаты, он сказал, что в какой-то момент он понял – я еще ребенок. Это произошло, когда он за мной еще ухаживал: мы недавно познакомились. Хотя с точки зрения умственного развития я вполне была ему парой. В этом смысле разрыва не было, но был колоссальный разрыв в жизненном опыте. На этом фоне логика – почему и как это произошло, кого в этом нужно винить и прочее – не очень-то работает. Она возникает только тогда, когда все уже позади. Потому что если бы она возникала в такие моменты, оставалось бы только удавиться.
Л.Б.: Да, внутри находясь, наверное, невозможно все это понять.
Р.Ф.: Ну, как? Люди жили в гетто и любили друг друга. Какая могла быть любовь, если они жили в гетто и умирали каждый день? Это невозможно объяснить логически.
Л.Б.: Помните «Пейзаж после битвы»?
Р.Ф.: Да. Я так и не смогла его посмотреть второй раз – у меня был абсолютный шок. Я понимала, что если посмотрю еще раз, то просто кончусь. Потом, уже попав в Польшу, я еще посмотрела «Канал» и «Поколение» – это совершенно невыносимо, это о польском восстании. И это осталось со мной навсегда, в гораздо большей мере, чем многое из того, что происходило со мной здесь.
Л.Б.: Мы дошли до момента, когда вы закончили университет, и только собираетесь прийти в науку. Давайте отложим этот разговор до следующего раза. Спасибо!
Категория: Лингвистика | Добавил: sveta (18.12.2009)
| Автор: polit.ru
Просмотров: 1403
| Рейтинг: 0.0 |
Вы овладеете английским!
Вы верите, что всего за несколько часов можно понять, как поставить правильное произношение, не изучая долго и нудно теоретическую фонетику, а всего-лишь поймав "фокус" языка?
Вы верите, что за несколько часов можно понять всю систему английских времен, которую безуспешно учат годами в школе, институте или на курсах?
Вы верите, что вместо скучных учебников можно заниматься по Вашим любимым фильмам и сериалам, испытывая при этом восторг и наслаждение от занятий английским?
Мы не только верим, а и твердо убеждены, так как уже сотни людей прошли по этому пути и поделились с нами своми успехами и достижениями!
И мы верим в Вас, потому что Вы легко научились говорить на языке, который на порядок сложнее английского!
Поэтому более простым и логичным английским Вы овладеете гораздо быстрее и легче! Конечно,если будете делать это правильно, естественным путем - моделируя носителей языка. Руководствуясь при этом не громоздкими правилами, а простыми и понятными визуальными моделями!
Получите бесплатно материалы - подпишитесь на рассылку!
Получите результат немедленно - приступайте к занятиям прямо сейчас!
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
Главная страница 
