В нескольких последних записях моих друзей по Живому журналу была упомянута так называемая «гипотеза Сепира-Уорфа» или, иначе, «теория лингвистической относительности». Хотелось бы заострить внимание на этой интересной теме, так как упомянутая теория стала одним из наиболее обсуждаемых событий в философии, психологии и лингвистике прошлого столетия.

Господин Сепир, американец по праву рождения, был довольно образованным лингвистом и этнографом. Можно предположить, что уже с младых ногтей он интересовался вопросами семантики, семиологии и когнитивистики (как будто вы ими не интересовались - тоже мне, удивил!). Отсюда же следует вывод, что его сверстники считали его «странноватым парнем», но не в этом суть. Угораздило господина Сепира заняться в зрелом возрасте изучением языков коренного населения Америки, называемых у нас индейцами. Поверьте, индейцы - это не только перья, красная кожа и странные горловые звуки, это целая своеобразная вселенная и, прежде всего, весьма интересный язык. Сепир заметил, к своему удивлению, что язык индейского племени нутка не просто непохож на родной Сепиру английский (да он и на русский не похож совершенно), но довольно странно, как выражался Сепир, «членит реальность».

Постараюсь объяснить на пальцах. Вот, например, в английском языке слова «синий» и «голубой» звучат одинаково - "blue". Исходя из этого, переводчик может испытывать некоторые сложности при переводе такой, например, фразы: «У него были синие брюки и голубая кофта». Если переводить это предложение на английский, то получается, что «У него брюки и кофта были одного цвета». А это, согласитесь, не совсем точно. Конечно, в таких случаях можно выкрутиться, используя вместо слова «синий» английское выражение “dark blue”, то есть «темно-голубой», и все станет более-менее понятно. Это очень простой пример. Все бывает намного сложнее. Вот, например, когда за окном льет сильный дождь, мы говорим: «Льет как из ведра», а англичане скажут: “It is raining cats and dogs", что буквально означает «Дождь идет собаками и кошками». Я понятия не имею, при чем тут бедные кошки и собаки, которыми «идет дождь», но факт остается фактом. Индивиды, принадлежащие англоговорящей культуре, при виде сильного дождя начинают думать о каких-то неведомых нам (да им уже тоже) кошках и собаках, а мы, нормальные люди, представляем себе, как кто-то поливает нас сверху из ведра, что нам кажется вполне логичным. Примерно такая же ситуация складывается с выражением «Яблоку негде упасть». Кстати, причем тут яблоко? И зачем ему вообще нужно куда-то падать? Но черт с ним, с яблоком. У англичан все еще интересней - в этой ситуации они используют выражение "No room to swing a cat”, то есть «Нет места, чтобы размахивать кошкой». Ну вот, опять кошка! Из моих примеров может показаться, что англичане не любят кошек, что является нашей с вами гипотезой, пока не доказанной и не имеющей решительно никакого отношения к рассматриваемому предмету.

Но так обстоит дело с английским. А английский - да будет вам известно – пусть и дальний, но родственник русского языка (английский принадлежит германской группе языков, а русский – славянской, но обе эти группы входят в индоевропейскую семью языков). То есть указанные мной выше (и многие другие) различия между нашими языками – это пустяк. Если вы когда-нибудь возьметесь за изучение неиндоевропейского языка (например, языка индейского племени нутка), то обнаружите, что он куда больше непохож на русский и любой другой из известных вам языков.

Дело в том, что когда дело касается отдельных слов (или, по-грамотному, сем) или фразеологизмов, то это можно пережить без особого ущерба измученному мозгу. Но вот когда речь заходит о грамматических категориях (держитесь, не падайте в обморок!), то тут совсем другая песня.

Ну, вот вам простой примерчик. В русском, как и во всех индоевропейских язык у глагола (если кто забыл, глагол есть обозначение какого-либо действия и отвечает на вопрос «что делать?») есть три временные модальности – прошлое время (вчера я сходил к психиатру по-поводу моих голосов), настоящее время (сейчас я иду к психиатру по-поводу моих голосов) и будущее (завтра я схожу к психиатру по поводу моих голосов). Кажется, что все очень логично – какое-либо действие могло либо уже произойти, либо происходить сейчас, либо быть произведенным в будущем. Однако индейцы нутка смачно плюнут вам в лицо, если вы начнете впаривать им эту примитивную философию, ибо в их языке у глагола вообще нет никаких времен! Вот так, они, оказывается, индейцам не нужны. Зато у местного глагола есть другая категория, незнакомая языкам индоевропейской семьи – категория «предполагаемой достоверности события». Иными словами, индейцы славного племени нутка вместе с глаголом всегда упоминают насколько обозначаемое им действие достоверно по отношению к реальности. Например, там, где европеец скажет "Я выпил свой чай", индеец промолвит что-то вроде "Высока вероятность того, что чай, который твоя жена дает мне в обмен на животный секс под кустами агавы, уже у меня внутри», ну или что-то вроде того. Оригинально, не правда ли?

Если быть уж совсем честным, я не понимаю, как глагол может обходиться без категории времени. Это просто не укладывается у меня (и вас тоже, если вы не индеец нутка) в голове. А, оказывается, можно. И это только один изолированный пример.

Так, в языке суахили любое существительное сопровождается специальным суффиксом, обозначающим принадлежность объекта к одному из классов, как то: «круглый летающий предмет», «квадратный нелетающий предмет», «длинный ползающий предмет» и так далее. И так каждое существительное! Могу представить, насколько ущербным и убогим им кажется русский язык, где такие суффиксы не предусмотрены.

Короче говоря, вы поняли, что неродственные друг другу языки очень различаются не только в способе выражения мысли (это свойственно всем языкам), но и в способе отражения окружающей действительности. Дадим, наконец, слово самому Сепиру:

«Язык - это путеводи­тель в «социальной действительности». Хотя язык обычно не счи­тается предметом особого интереса для обществоведения, он суще­ственно влияет на наше представление о социальных процессах и проблемах. Люди живут не только в материальном мире и не только в мире социальном, как это принято думать: в значитель­ной степени они все находятся и во власти того конкретного языка, который стал средством выражения в данном обществе. Представ­ление о том, что человек ориентируется во внешнем мире, по существу, без помощи языка и что язык является всего лишь случайным средством решения специфических задач мышления и коммуникации - это всего лишь иллюзии. В действительности же «реальный мир« в значительной мере неосознанно строится на уровне языковых привычек той или иной социальной группы. Два разных языка никогда не бывают столь схожими, чтобы их можно было считать средством выражения одной и той же социальной действительности. Миры, в которых живут различные общества, - это разные миры, а вовсе не один и тот же мир с различными, навешанными на него ярлыками». И далее: «Мы видим, слышим и вообще воспринимаем окружающий мир именно так, а не иначе, главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпре­тации предопределяется языковыми привычками нашего общества».

Несколько позже, теория лингвистической относительности была окончательно сформулирована и популяризирована товарищем Уорфом, тоже американцем, тоже этнографом, тоже увлекающимся языками коренного населения Америки. Уорф, правда, пошел дальше, чем Сепир, а именно, он и сформулировал вышеозначенную гипотезу следующим образом:

«Мышление человека сле­дует не законам всеобщей логики, а словарю, грам­матике, синтаксису, т. е. направляется языком; по­знание и, следовательно, наше понимание мира от­носительно и зависит от структуры соответствую­щего языка».

Может показаться, что данная формулировка – очередная банальность, облеченная в премудрые слова. Все, однако, несколько сложнее.

Уорф рассуждает следующим образом: в силу того, что различные языки членят действительность по-разному, основываясь на своих грамматических и синтаксических категориях, совершенно невозможно говорить о каких-либо логических и, следовательно, физических (математических и т.д.) универсалиях. Так, к примеру, если бы Аристотель говорил не на древнегреческом языке, который использует привычные для нас грамматические категории, а на языке нутка, то используемые нами законы логики были бы совершенно другими! Если бы Ньютон говорил не на скучном английском, а на языке суахили, или бушменском, то и его законы были бы совсем другими!

Мы живем по законам Ньютона и Декарта не потому, что они объективно верны, а просто потому, что они были навязаны нам и ассимилированы нами в виду доминантного положения западноевропейской культуры в соответствующий период времени. А сами они сформулированы именно таким, а никаким иным образом, только в силу того, что все великие и признаваемые мировым сообществом «мудрецы» говорили на одном из индоевропейских или близких к ним языках.

Какие последствия имеет эта теория? Колоссальные. Она фактически перечеркивает современную математику и базирующуюся на ней теоретическую физику. Она делает наши закона мироздания относительными, зависящими от нашей собственной картины мира, которая, в свою очередь, навязывается нам тем языком, который мы используем для повседневной коммуникации.

Получается, что для папуаса или представителя индейского племени навахо наш мир устроен совсем не так, как мы о нем думаем, и законы формальной логики в нем не работают. Может быть, поэтому они так от нас отличаются образом мыслей?

И потом, возникает вопрос – а какая картина мира правильна? Может быть, действительно, никакого времени нет, и нам просто кажется, что оно есть (течет, бежит) в силу того, что категория грамматического времени присутствует в наших языках?

Напоследок, цитата из работ Уорфа:

«...Мы расчле­няем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или категории и типы совсем не потому, что они самоочевидны. Напротив, мир предстаёт перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном - языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе, в основном потому, что мы - участники соглашения, предпи­сывающего подобную систематизацию».

Справедливости ради, нужно отметить, что гипотезу Сепира-Уорфа очень часто подвергали критике. Многие ученые не признают ее до сих пор, и она остается вопросом дискуссионным.

Уф, надеюсь, что изложил понятно и ясно. Комментарии приветствуются.