Одна из проблем глобализации другого свойства – рассогласование государственнойполитики в области иностранных языков и интересов частных граждан.

Государства, в основном, либо покорно склоняются перед «языком-победителем»,даже не пытаясь хоть как-то противодействовать монолингвизации, либо, в лучшем случае,пробуют защитить и продвинуть только свой собственный язык, как это активно делаетФранция, ностальгирующая по былым временам непререкаемого первенства на языковомОлимпе Европы и принявшая в последние десятилетия немало соответствующих законов,чтобы, если не вернуть былое величие, то хотя бы не уйти окончательно и полностью в теньанглийского.

Первая позиция объясняется следующим. Вопрос о языке – это всегда вопрос языковой политики, вопрос о международном языке – это еще и вопрос демократизациитрансэтнической коммуникации. Поэтому многое здесь зависит от политиков. И тут оказывается, что тех, кто искренно хотел бы демократизации межъязыкового общения,слишком мало.⁶

Во-первых, сами политики не слишком страдают от многоязычия. Имеющиеся в ихраспоряжении материальные средства позволяют нанимать (отнюдь не за свой счет!) переводчиков.

Во-вторых, многим даже выгодно сохранять нынешнее положение, поскольку при отсутствии общепринятого языка трансэтнических контактов можно «фильтровать информацию», отсекая с помощью «языков нон грата» (изучение и применение которых государством не поддерживается вплоть до запрещения⁷ «нежелательные страны и теории», так илииначе влияя на корпус переводимых текстов, препятствуя содержательным контактам с лицами «не той культуры» и т. п. О пользе нынешнего положения для англоязычных государств и их граждан мы уже говорили чуть выше.

В-третьих, при выработке решений политики прибегают к помощи экспертов. Последние же являются своего рода языковой элитой (специалистами в области иностранных языков) и сознательно или нет этой своей элитарностью делиться не желают.

В-четвертых, политики тоже люди. У них та же психология (в частности, подражанияпобедителям – в нашем случае англоязычным странам) и те же предрассудки, что и у«обычных людей», которым свойственно считать существующий порядок вещей естественным и вечным.

В-пятых, политики бывают всякие. Есть среди них и те, кто вольно или невольно «состоит на службе сильных мира сего» (в наше время на позициях безоговорочных «адвокатованглийского», т. е. фактически работает на «страны-победительницы»: США, Британию ииже с ними).

В-шестых, вопрос о международном языке на уровне электората (т. е. граждан, не обремененных государственными должностями) отнюдь не является самым животрепещущим, азначит, не сулит лавины избирательских голосов.

5. «Кубок более равного языка» – переходящий! По мнению многих экспертов позициям английского уже начинают серьезно угрожать китайский и испанский.

6. Хотя истории известны и случаи принадлежности к эсперанто-движению серьезных политических деятелей и дипломатов. Так, практикующими эсперантистами были или являются в ХХ–ХХI вв. (на момент занятия указанной должности) президент Австрии Франц Йонас, посол Австралии в ряде стран и при ООН Р. Харри, атташе по вопросам культуры при посольстве ФРГ в России У. Бранденбург, премьер-министр Нидерландов В. Дрейс [Esperanto: 1976, 12, 201], генеральный секретарь Совета Европы Д. Таршис (Daniel Tarschys) [см., напр.: Esperanto: 1994, 5, 99]; достаточно большой процент эсперантистов состоит членами магистратов, мэрий, сенатов, парламентов и т. п. Однако основная масса политиков и дипломатов эсперанто замечать не хочет.

7. Так, в одряхлевший Австро-Венгрии незадолго до революции говорящие по-русски обвинялись в государственной измене. По стране прошел ряд судебных процессов (в том числе со смертными приговорами) с русским языком в качестве главного обвиняемого (см.: [Андриянов 1981]). А позже в ЧССР, бывшей частью распавшейся империи, русский язык стал самым изучаемым, но после «бархатной революции» уступил свое место английскому.

Итак, политика на уровне государств (в частности, в области образования и международных контактов) не обращает внимания на эсперанто (как экономически, политически икультурно нейтральное средство диалога культур) или другую альтернативу нынешней ситуации практически никакого внимания, придерживаясь традиционных способов преодоления разноязычия. А индивидуумы?

Вот всего лишь два примера. Когда в список языков, по которым венгерские студентымогут сдавать госэкзамены (без них нельзя получить диплом), включили эсперанто, этотязык стал третьим после английского и традиционного для Венгрии немецкого языков поколичеству экзаменующихся (обойдя таким образом «классические» французский, итальянский и др.). Думается, что и в других странах результат получился бы аналогичным, хотя быпотому что овладеть эсперанто в 5–15 раз легче, чем другим иностранным языком.

Второй пример – Интернет. Это больше поле выражения интересов индивидуумов, чем государств или организаций. И миллионы сайтов и блогов на этом языке свидетельствуют о гораздо большей популярности эсперанто, чем это можно было бы предположить. Не случайнопоисковики и создатели многих программ включают его в список своих рабочих языков, асетевые опросы показывают, что сторонников у эсперанто как международного языкабольше чем достаточно. Но эти голоса забиваются гораздо более мощными противниками:интерлингвистическим невежеством не только масс, но и языковедов, инерцией государственных деятелей в области языковой политики, потенциалом англоязычных стран, которым, конечно же, эсперанто ни к чему.

Вывод таков: у людей не спрашивают их мнения, а если бы спросили и дали объективную информацию, языковую политику пришлось бы менять.

Переживаемый сейчас мировой кризис заставил политическую элиту подвергнуть сомнениюказавшуюся незыблемой роль доллара (читай: США!) в мировых финансах. Наступитдень, когда этому же пересмотру подвергнется и роль английского языка (читай: США и ижес ними!). Что будет альтернативой? Китайский, испанский, русский…? Но чем они лучшес лингвополитической точки зрения?