Широко распространен миф о том, что нестандартные диалекты английского языка грамматически неполноценны. В шестидесятых годах несколько вполне авторитетных психологов говорили о том, что чернокожие американские дети настолько оторваны от культуры, что не обладают нормальным языком и ограничены рамками “нелогического способа экспрессивного поведения”. Такие выводы основывались на том, что студенты смущенно или угрюмо реагировали на набор стандартных тестов. Если бы эти психологи послушали непринужденные разговоры, они открыли бы для себя общеизвестный факт, что американская черная культура высоко вербализирована; субкультура уличной молодежи особенно знаменита среди антропологов своей лингвистической виртуозностью. Я привожу здесь пример из интервью, взятого лингвистом Уильямом Лабовом в Гарлеме. Его собеседник Ларри — самый отъявленный хулиган из банды подростков под названием Джетс[2]. (Лабов отмечает в своей статье, что “у большинства читателей этой газеты первый контакт с Ларри сопровождался бы крайне негативной реакцией с обеих сторон”.)
You know, like some people say if you’re good an’shit, your spirit goin’t’heaven ... ‘n’ if you bad, your spirit goin’ to hell. Well, bullshit! Your spirit goin’ to hell anyway, good or bad.
[Why?]
Why? I’ll tell you why. ’Cause, you see, doesn’ nobody really know that it’s a God, y’know, ’cause I mean I have seen black gods, white gods, all color gods, and don’t nobody know it’s really a God. An’ when they be sayin’ if you good, you goin’ t’heaven, tha’s bullhit, ’cause you ain’t goin’ to no heaven, ’cause it ain’t no heaven for you to go to.
[... jus’ suppose that there is a God, would he be white or black?]
He’d be white, man.
[Why?]
Why? I’ll tell you why. ’Cause the average whitey out here got everything, you dig? And the nigger ain’t got shit, y’know? Y’understan’? So — um — for — in order for that to happen, you know it ain’t no black God that’s doin’ that bullshit.
На первый взгляд грамматика Ларри вполне может произвести негативное впечатление, но с точки зрения лингвиста она точно соответствует правилам диалекта, называемого Локальный Черный Английский (BEV). Наибольший лингвистический интерес в диалекте вызывает то, что он не вызывает лингвистического интереса: если бы Лабов не вынужден был обратиться к нему, чтобы опровергнуть тезис о том, что дети из гетто не имеют достаточной языковой компетенции, этот диалект стоял бы незамеченным в одном ряду со всеми остальными языками. Там, где в Стандартном Американском Английском (SAE) используется there в качестве вспомогательного подлежащего, не имеющего конкретного значения, в BEV с той же целью используется it (сравните There’s really a God в SAE с It’s really a God у Ларри). Отрицательная конструкция Ларри (You ain’t go to no heaven) встречается во многих языках, например, во французском (ne ...pas). Как и говорящие на SAE, Ларри меняет местами подлежащее и вспомогательный глагол в неповествовательных предложениях, но точный перечень типов предложений, требующих инверсии, выделяется с трудом. Ларри и другие говорящие на BEV используют инверсию в большинстве отрицательных предложений (Don’t nobody know); говорящие на SAE — только в предложениях типа Doesn’t anybody know? и в некоторых исключениях. BEV позволяет опускать связку (If you bad ); это не просто проявление лени, а систематическое правило, по сути идентичное правилу сокращения SAE, которое сводит He is к He’s, You are к You’re и I am к I’m. В обоих диалектах be может сокращаться только в некоторых конкретных типах предложений. Ни один человек, говорящий на SAE, не сократит следующим образом:
Yes he is! --> Yes he’s!
I don’t care what you are --> I don’t care what you’re
Who is it? --> Who’s it?
По тем же причинам никто, говорящий на BEV, не удалит глагол-связку так:
Yes he is! --> Yes he!
I don’t care what you are --> I don’t care what you
Who is it? --> Who it?
Заметьте также, что говорящие на BEV не просто более склонны к сокращению слов. Они используют полные формы некоторых вспомогательных глаголов (I have seen), тогда как говорящие на SAE их сокращают (I’ve seen). И, как мы и могли бы ожидать при сравнении двух языков, в некоторых моментах BEV более точен, чем стандартный английский. He be working означает, что он вообще работает, возможно, у него есть постоянная работа; He working означает лишь, что он работает в момент, когда произносится это предложение. В SAE He is working не позволяет провести такое разделение. Более того, такие предложения, как In order for that to happen, you know it ain’t no black God that’s doin’ that bullshit показывают, что в речи Ларри используется полный набор грамматических структур, — которые специалисты по компьютерам тщетно пытаются воспроизвести (условные предложения, конструкции с дополнениями, подчиненные предложения и так далее), — и вовсе не для построения запутанных теологических аргументов.
Другой проект Лабова включает вычисление процента грамматических предложений в речи представителей различных социальных групп. “Грамматические” в данном случае значит “составленные по соответствующим правилам на диалекте говорящего”. Например, если задан вопрос Where are you going?, то ответ респондента To the store не будет считаться ошибкой, хотя это в некотором смысле неполное предложение. Такие эллипсисы — часть грамматики разговорного английского; альтернативное I am going to the store звучит слишком напыщенно и почти никогда не употребляется. “Неграмматические” предложения, в соответствии с этим определением, включают произвольно вырванные из предложения фрагменты, запинки, оговорки и прочие формы словесного винегрета. Результаты Лабова были потрясающими. Подавляющее большинство предложений были грамматическими, особенно в повседневной речи, причем процент грамматических предложений в речи рабочих оказался выше, чем в речи представителей среднего класса. Самый высокий процент неграмматических предложений был обнаружен в выступлениях на научных конференциях.
Тот факт, что язык проникает во все без исключения сферы человеческого бытия, привлек внимание многих ученых и стал для них веским доказательством того, что язык является врожденным. Но для таких убежденных скептиков, как философ Хилари Патнэм, это вообще не может служить доказательством. Всеобщее не обязательно значит врожденное. Как раньше путешественникам никогда не приходилось сталкиваться с племенами, не имеющими языка, так сегодня антропологи с трудом могут обнаружить людей, никогда не слышавших о видеомагнитофонах, кока-коле и Барте Симпсоне. Язык был универсален задолго до появления кока-колы, но он и более полезен. Точно так же люди едят с помощью рук, а не с помощью ног, и так поступают все, но нет никакой необходимости привлекать специальный инстинкт “рука-ко-рту”, чтобы объяснить, почему это так. Язык незаменим для всех действий в повседневной жизни в сообществе людей: приготовления еды, постройки жилища, любви, спора, переговоров, обучения. Нужда — мать изобретения, и язык мог быть изобретен сообразительными людьми много лет назад. (Возможно, как говорит Лайли Томлин, человек создал язык, чтобы удовлетворить острую потребность кому-нибудь жаловаться.) Универсальная грамматика просто отражала бы универсальные необходимости человеческого опыта и универсальные ограничения в человеческих информационных процессах. Во всех языках есть слова, обозначающие “воду” или “ногу”, потому что всем людям приходится иметь дело с водой и ногами; ни в одном языке нет слов, состоящих из миллиона слогов, потому что никому не хватило бы времени его произнести. Однажды изобретенный, язык встраивался в культуру, переходя от родителей к детям. От таких культур язык со скоростью лесного пожара распространялся на “молчащие” культуры. В центре этого процесса находится удивительно гибкий человеческий интеллект и его основные многоцелевые стратегии обучения.
Так что за универсальностью языка вовсе не следует врожденный языковой инстинкт, как ночь следует за днем. Чтобы убедить вас в существовании языкового инстинкта, мне придется подобрать аргументы, чтобы перейти от болтовни современных людей к грамматическим генам. Я буду исходить из своего профессионального опыта по изучению развития языка у детей. Суть в том, что языковой комплекс является универсальным потому, что дети в действительности каждый раз изобретают его заново — поколение за поколением — и не потому, что они учатся, не потому, что они такие умные или язык им полезен, а просто потому, что не могут иначе. Позвольте же мне теперь повести вас дальше по пути доказательства этого тезиса.
Путь начинается с изучения того, как возникает конкретный язык, который мы можем обнаружить в современном мире. Кто-то может подумать, что здесь лингвисты сталкиваются с проблемой, характерной для всех исторических наук: никто не фиксировал ключевые события в то время, когда они происходили. Хотя историки языка и могут свести существующие ныне лингвистические формы к более ранним, это только отодвигает проблему на шаг назад; нам же нужно увидеть, как люди из отдельных кусочков создавали целостный язык. Как ни удивительно, но нам это под силу.
Первые несколько примеров заимствованы из двух прискорбных эпизодов мировой истории: работорговли в Атлантике и каторжной эксплуатации наемников-иммигрантов в южнотихоокеанском регионе. Видимо, памятуя о Вавилонской башне, некоторые хозяева табачных, хлопковых, кофейных и тростниковых плантаций насильственно смешивали рабов и наемников из разных языковых групп; другие плантаторы хоть и предпочитали определенные народности, но вынуждены были смириться со смешанными группами и принимать то, что было доступно. Когда работникам приходилось общаться друг с другом для решения практических задач, а времени на изучение языка друг друга у них не было, они выработали импровизированный жаргон, который называется пиджин. Пиджин — это прерывистый ряд слов, заимствованных из языка колонизаторов или плантаторов, причем последовательность слов может быть самой разной, а грамматике не придается особого значения. Иногда пиджин становится lingua franca и с течением времени усложняется, как пиджин-инглиш в современном южнотихоокеанском регионе. (Принц Филипп был приятно удивлен, узнав во время своего визита в Новую Гвинею, что на местном языке его именуют паренек Мадам Королевы.)
Однако лингвист Дерек Бикертон представил доказательства того, что во многих случаях пиджин может быть одним махом преобразован в полностью сформированный язык: все, что для этого требуется — группа детей в возрасте, когда они начинают усваивать родной язык. Это происходит, говорит Бикертон, когда детей изолируют от родителей и они собираются вокруг рабочего, который говорит с ними на пиджине. Детям не свойственно воспроизводить отрывочные комбинации слов, и они привносят грамматическое разнообразие туда, где раньше его никогда не было, а в результате возникает новый, с иголочки, богатый, выразительный язык. Такой язык, появляющийся, когда родным языком детей является пиджин, называется креол.
Главные аргументы Бикертона основываются на материале уникальной исторической ситуации. Хотя плантации рабовладельцев, бывшие источником большинства креольских языков, к счастью, уже отошли в прошлое, один случай возникновения креола имел место сравнительно недавно, и мы можем изучить его основные моменты. В середине века на гавайских плантациях сахарного тростника был огромный урожай, и местного населения было недостаточно, чтобы удовлетворить возросшую потребность в рабочей силе. Рабочие приезжали из Китая, Японии, Кореи, Португалии, с Филиппин и из Пуэрто-Рико, и пиджин развивался стремительно. Многие из рабочих-иммигрантов, которые участвовали тогда в формировании пиджина, были еще живы в семидесятых годах, во время исследований Бикертона. Вот несколько типичных образцов их речи:
Me cape buy, me check make.
Building — high place — wall pat — time — nowtime — an’ den — a new tempecha eri time show you.
Good, dis one. Kaukau any-kin’ dis one. Pilipine islan’ no good. No mo money.
Из отдельных слов и общего контекста слушатель мог бы представить, что первый из говоривших, японец 92 лет, рассказывая о своем прошлом, когда он выращивал кофе, пытался сказать: “Он купил у меня кофе; он выписал мне чек”. Но в действительности это вполне могло бы означать и: “Я купил кофе; я выписал ему чек”, если бы эти слова относились к нынешней ситуации, когда он является владельцем магазина. Второго из говоривших, также пожилого иммигранта из Японии, один из его детей познакомил в Лос-Анджелесе с чудесами современной цивилизации, и он рассказывал, что видел там на стене одного высотного здания электрическое табло, показывающее время и температуру. Третий, филиппинец 69 лет, говорил, что “здесь лучше, чем на Филиппинах; здесь ты можешь достать любую еду, а там нет денег, чтобы купить еду”. (Этой “едой” была, к примеру, “pfrawg”[3], которую он поймал в болоте методом “kank da head”.) Во всех этих случаях мысль собеседника должна быть додумана слушателем. Пиджин не предоставляет использующим его обычных грамматических средств для передачи сообщений — ни четкого порядка слов, ни приставок или суффиксов, ни времен глаголов или других временных или логических указателей, ни структур сложнее простого предложения и никакого верного способа обозначить, кто, что и с кем сделал.
Но дети, которые росли на Гавайях с 1890-х годов и усваивали пиджин, говорили в итоге совсем по-другому. Вот несколько предложений из их языка, гавайского креола. Первые два принадлежат японцу, выращивающему папайю, который родился в Мауи; следующие два — бывшему работнику плантаций, японцу-гавайцу, родившемуся на большом острове; последнее — менеджеру мотеля на Гавайях, бывшему фермеру, родившемуся в Кауаи:
Da firs japani ran away from japan come.
“Первый приехавший японец сбежал из Японии сюда”
Some filipino wok o’he-ah dey wen’ couple ye-ahs in filipin islan’.
“Некоторые филиппинцы, которые работали не здесь, вернулись на пару лет на Филиппины”
People no like t’come fo’ go wok.
“Люди не хотят, чтобы он шел работать”
One time when we go home inna night dis ting stay fly up.
“Однажды, когда мы шли домой ночью, эта штука летала вокруг”
One day had pleny of dis mountain fish come down.
“Однажды здесь было много таких рыб, когда они спустились с гор [по реке]”.
Не стоит заблуждаться по поводу тех слов, которые выглядят как простое заимствование английских глаголов, таких как go, stay и came, или фраз типа one time. Это не случайное употребление английских слов, а систематическое использование грамматики гавайского креола: слова трансформированы говорящими на креоле во вспомогательные глаголы, относительные местоимения, предлоги и указатели падежа. На самом деле, возможно, именно так формировалось большинство грамматических приставок и суффиксов в развитых языках. Например, английское окончание прошедшего времени -ed могло произойти от глагола do: He hammered изначально было чем-то вроде He hammer-did. Действительно, креолы — настоящие языки с определенным порядком слов и грамматическими указателями, которых не было в пиджине иммигрантов, и в них нет заимствований из языка колонизаторов, за исключением звучания слов.
Бикертон замечает, что если грамматика креола — по большей части продукт работы разума детей, свободного от комплексного языка, усвоенного от родителей, то она должна пролить свет на врожденный грамматический инструментарий мозга. Он доказывает, что креолы, возникшие из не связанных между собой языковых смесей демонстрируют удивительное сходство — возможно, даже одинаковую базисную грамматику. Эта базисная грамматика также проявляется, полагает он, в ошибках, которые делают дети, обучаясь более сложным и развитым языкам, проступая, как кровь из-под чистой белой повязки. Когда дети, говорящие по-английски, произносят
Why he is leaving?
Nobody don’t likes me.
I’m gonna full Angela’s bucket.
Let Daddy hold it hit it,
они непроизвольно создают предложения, являющиеся грамматическими во многих креольских языках мира.
Отдельные аргументы Бикертона спорны и зависят от того, как он реконструирует события, происходившие десятки или сотни лет назад. Но основную его идею неожиданно подтвердили два недавно проведенных эксперимента, благодаря которым процесс креолизации у детей мог наблюдаться в реальном времени. Эти поразительные открытия, так же как и множество других, были сделаны в ходе исследований языка знаков у глухих людей. Вопреки популярным псевдотеориям, язык знаков — это не пантомимы и жесты, придуманные педагогами, и не зашифрованная речь окружающих. Его можно обнаружить везде, где есть сообщество глухих людей, и это всегда будет определенный, полный язык, использующий те же грамматические механизмы, которые распространены в вербальных языках всего мира. Например, Американский Язык Знаков (ASL), который использует сообщество глухих в Соединенных Штатах, непохож на Английский, или Британский Язык Знаков, но его система согласований и родов напоминает аналогичную в языке Навайо и Банту.
До недавнего времени в Никарагуа вообще не было языка знаков, так как глухие люди были изолированы друг от друга. Когда в 1979 году к власти пришло правительство сандинистов, была проведена реформа образования и созданы первые школы для глухих. Школы сосредотачивались на обучении детей чтению по губам и говорению и, как всегда при использовании таких методов, результаты были плачевными. Но это не имело значения. На игровых площадках и в школьных автобусах дети изобрели собственную знаковую систему, обмениваясь импровизированными жестами, которые они употребляли дома, в своих семьях. Вскоре эта система превратилась в то, что сейчас называют Никарагуанским Языком Знаков (LSN). Сегодня LSN с различной степенью беглости используют глухие молодые люди в возрасте от 17 до 25 лет, которые усваивали его, когда им было 10 лет или больше. Практически, этот язык — это пиджин. Каждый использует его по-разному, и говорящие опираются скорее на предположительный контекст, общее направление беседы, чем на устойчивую грамматику.
Однако с такими детьми, как Майела, которая пошла в школу в возрасте 4 лет, когда LSN был уже широко распространен, или со школьниками младше нее дело обстоит совершенно по-другому. Их обозначения более легкие и компактные, и жесты более стилизованы и меньше напоминают пантомиму. Фактически, когда их знаки тщательно проанализировали, выяснилось, что они настолько отличаются от LSN, что их стали называть по-другому — Никарагуанским Знаковым Диалектом (ISN). LSN и ISN были исследованы психолингвистами Джуди Кегл, Мириам Эбе Лопес и Энни Сеньяс. Похоже, что ISN — это креол, возникший одномоментно, когда маленькие дети стали знакомиться с пиджином, который использовали старшие — совсем как предсказывал Бикертон. ISN сам спонтанно установил собственные стандарты; все дети употребляют знаки одинаково. Дети демонстрируют множество грамматических структур, которых не было в LSN, поэтому они намного меньше опираются на контекст конкретной беседы. Например, употребляющий LSN (пиджин) может сделать жест, обозначающий “говорить с” и затем указать с положения говорящего на положение слушающего. А употребляющий ISN (креол) модифицирует сам жест, соединяя его с движением от точки, представляющей говорящего, к точке, представляющей слушающего. Это прием, общий для знаковых языков, формально идентичен спряжению глагола для согласования в вербальных языках. Благодаря устойчивой грамматике, ISN очень выразителен. Ребенок может посмотреть сюрреалистический мультфильм и затем описать его содержание другому ребенку. С его помощью дети шутят, читают стихи и повести, рассказывают истории из жизни, и он становится средством, которое объединяет сообщество. На наших глазах происходило рождение языка.
Другие материалы по теме
Источник: http://www.ruthenia.ru/logos/number/1999_08/1999_8_11.htm |
Главная страница 
