Недавние открытия в области лингвистических способностей повлекли за собой революционные изменения в нашем понимании языка и его роли в человеческой деятельности, и в наших взглядах на саму природу человека. Большинство образованных людей уже имеют определенное мнение о языке. Они знают, что язык — наиболее важный продукт культуры, квинтэссенция способности использовать символы и биологически уникальное свойство, безоговорочно отделяющее человека от животных. Они знают, что язык властвует над мышлением, а различные языки заставляют своих носителей по-разному конструировать реальность. Они знают, что дети учатся говорить в соответствии с ролевыми моделями и образцами. Они знают, что грамматическому мышлению раньше учили в школах, но ухудшение образовательных стандартов и упадок массовой культуры привели к пугающему снижению способности среднестатистического человека построить грамматически правильное предложение. Они знают, что английское написание слов иногда приводит к абсурду — Джордж Бернард Шоу как-то жаловался на то, что слово fish вполне может быть по буквам записано как ghoti: gh как в слове tough, o как в women и ti как в слове nation — и что только инертность общества не позволяет перейти на более рациональную систему как-слышится-так-и-пишется.
На нижеследующих страницах я постараюсь убедить вас в том, что каждое из этих общепринятых убеждений ложно! И все они ложны по одной и той же причине. Язык — не культурный артефакт, который мы усваиваем так же, как учимся называть время или узнаем, как работает федеральное правительство. В действительности, это определенная часть биологического устройства нашего мозга. Язык — это сложное, специальное мастерство, которое в детях развивается спонтанно, безо всяких сознательных усилий или формальных инструкций, оно разворачивается без понимания его внутренней логики, оно качественно одинаково у каждого индивидуума и отличается от более общих способностей обрабатывать информацию или разумно вести себя. По этим причинам некоторые ученые, исследующие познавательные процессы, описывали язык как психологическую способность, ментальный орган, нейросистему, или вычислительный модуль. Но я предпочитаю несколько непривычный термин “инстинкт”. Этот термин выражает идею о том, что люди знают, как говорить примерно в том же смысле, в каком пауки знают, как плести паутину. Плетение паутины не было изобретено неким гениальным пауком и не зависит от наличия у паука специального образования или склонностей к архитектуре или конструкторскому делу. Иначе говоря, пауки плетут паутину, потому что обладают паучьими мозгами, которые побуждают их плести и помогают делать это правильно. Хотя между словами и паутиной существуют различия, я призываю вас посмотреть на язык именно с такой позиции, чтобы ухватить суть явления, которое мы собираемся рассматривать.
Трактовка языка как инстинкта переворачивает популярные концепции, особенно в том виде, как они сложились в гуманитарных и общественных науках. Язык — не в большей степени порождение культуры, чем прямохождение. Это и не проявление способности использовать символы: трехлетний ребенок, как мы увидим, — грамматический гений, но он ничего не смыслит в визуальных искусствах, религиозной иконографии, дорожных знаках и других объектах семиотического пространства. Хотя язык и является уникальной способностью, характерной только для Homo sapiens, это еще не основание для исключения науки о человеке из сферы биологии; от уникальной способности, характерной только для одного из биологических видов, еще очень далеко до уникальности в целом этого вида среди всех остальных. Некоторые виды летучих мышей при ловле насекомых используют эффект Допплера. Некоторые виды перелетных птиц выверяют свой путь на протяжении тысяч миль по положению звезд в зависимости от времени года и суток. Среди такого парада талантов мы — просто разновидность приматов, умеющая передавать друг другу информацию о том, кто кому что сделал, с помощью звуков, которые мы производим, выдыхая.
Как только вы станете рассматривать язык не как неописуемую сущность человеческой уникальности, а как биологическое приспособление для передачи информации, вам уже не будет казаться столь привлекательной идея о том, что язык — это скрытая форма мысли, и он, как мы увидим, таковым и не является. Более того, интерпретация языка как одного из инженерных чудес природы — органа со “столь превосходной структурой и слаженностью, которые по праву вызывают наше восхищение”, говоря словами Дарвина — дает нам новый образ обыденного английского языка, над которым принято подшучивать и по поводу которого высказывалось много несправедливых замечаний. Целостность языка, с точки зрения ученого, является частью того, что неотъемлемо принадлежит нам как биологическим организмам с рождения; это не что-то такое, чему родители учат детей или что может быть усвоено в школе — как сказал Оскар Уайльд, “образование — прекрасная штука, только неплохо бы время от времени вспоминать, что ничему из того, что стоило бы знать, нельзя научиться”. Знание грамматики, которым обладает дошкольник, куда более сложно, чем самые толстые учебники по стилистике или чем большинство компьютерных языковых систем, и то же самое применимо ко всем здоровым людям, даже к признанному специалисту по синтаксису в сравнении с полуграмотным подростком-скейтбордистом. И наконец, коль скоро язык — это хорошо отлаженный биологический инстинкт, мы увидим, что это вовсе не такая бочка с орехами для обезьян, как представляют себе фельетонисты. Я постараюсь восстановить здесь достоинства настоящего английского языка и даже скажу пару добрых слов о его системе правописания.
Концепция языка как особого рода инстинкта была впервые сформулирована самим Дарвином в 1871 году. В Происхождении человека ему пришлось обращаться к языку, так как то, что язык свойственен исключительно человеку, казалось, ставило под сомнение его теорию. И как и во всех остальных случаях, его наблюдения поразительно современны:
Как ... замечает один из основателей благородной науки филологии, язык есть искусство, подобно пивоварению или выпечке хлеба; но умение писать более подходило бы для данного сравнения. Это действительно не настоящий инстинкт, для каждого языка писать приходится учиться заново. Язык значительно отличается от остальных искусств, ведь человек имеет инстинктивную склонность к говорению, что мы можем заметить в лепете наших маленьких детей; в то время как ни у одного ребенка нет инстинктивной склонности печь, варить пиво или писать. Более того, ни один филолог не предполагает, что какой бы то ни было язык был искусственно изобретен; он медленно, неосознаваемо и постепенно развивался.
Дарвин делает вывод, что языковая способность — это “инстинктивное стремление усваивать навыки”, свойство, характерное не только для человека, но и для других видов, как, например, для птиц, которые учатся петь.
Представление о языковом инстинкте может показаться шокирующим для тех, кто считает язык вершиной человеческого интеллекта и для тех, кто думает об инстинктах как о животных импульсах, заставляющих зомби, покрытых мехом или перьями, строить плотины на реках или улетать на юг. Однако один из последователей Дарвина, Уильям Джеймс, заметил, что обладатель инстинкта вовсе не должен действовать как “абсолютный автомат”. Он утверждал, что нам присущи все те же инстинкты, что и животным, и многие другие; гибкость нашего разума происходит из взаимодействия множества соревнующихся между собой инстинктов. На самом деле именно инстинктивная природа человеческого мышления мешает нам заметить, что это и есть инстинкт:
“Разум настолько развращен привычкой воспринимать все природное как непонятное, что склонен задаваться вопросом почему? применительно к любому инстинктивному человеческому действию. Только для метафизика может существовать такой вопрос, как: Почему, когда мы довольны, мы улыбаемся, а не хмуримся? Почему мы не можем говорить с толпой так же, как с одним близким другом? Почему мы способны потерять голову из-за прелестной девушки? Обыкновенный человек может сказать только: “Конечно, мы улыбаемся, конечно, наше сердце начинает учащенно биться при виде большого скопления народа, конечно, мы любим девушку, чья прекрасная душа облечена в столь совершенное тело, бесспорно, созданное для того, чтобы быть любимым”.
И то же самое, возможно, любое животное чувствует в отношении некоторых поступков, которые оно склонно совершать в присутствии некоторых объектов... Для льва это львица, которая предназначена для его любви, для медведя — медведица. Для наседки, видимо, чудовищным могло бы показаться то, что существуют в мире создания, для которых кладка яиц не является таким же привлекательным, драгоценным и никогда-не-надоедающим объектом, как для нее самой.
Так что мы можем быть уверены, что какими бы загадочными ни казались нам инстинкты других животных, наши инстинкты будут казаться не менее загадочными для них. И мы можем сделать вывод, что для любого животного каждое проявление инстинкта, которому оно следует в данный момент, достаточно ясно само по себе и представляется единственно верным способом действия. Как может не охватить муху неодолимое стремление к обнаруженному ей куску падали или листу дерева, или навозной куче, которая одна во всем мире может удовлетворить ее стремление отложить яйца? Не кажется ли она ей единственной подходящей вещью? И должна ли она заботиться или знать что-либо о будущей личинке и ее пропитании?
Я не могу и представить себе более точную постановку своей основной задачи. Мы так же не осознаем функционирование языка, как муха не обдумывает откладывание яиц. Наши мысли так легко передаются нашими устами, что часто смущают нас, ускользая из-под контроля сознания. Когда мы понимаем предложения, поток слов прозрачен; мы настолько автоматически схватываем значения, что можем забыть, что фильм, который мы смотрим, — на иностранном языке и снабжен субтитрами. Мы считаем, что дети осваивают родной язык, имитируя речи матери, но когда ребенок говорит: Не хихикай меня! или Мы поймали кроличьего младенца, это не может быть актом имитации. Я хочу сбить вас с толку, заставить естественные способности казаться странными, вынудить вас задать вопросы “как?” и “почему?” относительно этих, казалось бы, заурядных повседневных умений. Понаблюдайте за иммигрантом, сражающимся со вторым языком или за паралитиком, восстанавливающим способность к родной речи, или разберитесь в обрывке детского лепета, или попробуйте написать программу для компьютера, чтобы он понимал английский язык, и повседневная речь сразу будет выглядеть иначе. Легкость, прозрачность, автоматизм — все это только иллюзии, скрывающие сложную, красивую и богатую систему.
Другие материалы по теме
Источник: http://kinocenter.rsuh.ru/Pinker1.htm |
Главная страница 
0
